В связи с этим можно согласиться с утверждением Ю. И. Семёнова, который пишет: «Завершение становления человека (антропогенеза) было невозможно без завершения становления общества (социогенеза)»[35]. Однако точка зрения, согласно которой последнее возникает вместе с появлением биологически «законченного» человека («Примерно 40–35 тыс. лет назад, на грани раннего и позднего палеолита, завершилось превращение людей типа палеоантропов в людей современного типа – неоантропов. <…> Это дает основание полагать, что именно на грани раннего и позднего палеолита «первобытное человеческое стадо» трансформировалось в подлинное сформировавшееся человеческое общество»[36].) требует корректировки.
Повторим, в точке своего зарождения социум не имеет никаких механизмов вмешательства в жизнедеятельность семьи. Только завершение кристаллизации первичной социальной массы приводит к их образованию. Краеугольным камнем такого «суверенитета» является полная хозяйственная самостоятельность патриархальной семьи. Зарождающаяся точка кристаллизации еще не появившегося социума, в обеспечении собственного существования она поначалу вынуждена опираться только на себя. Впрочем, формирование социума, как уже было сказано, есть в то же время и становление обмена деятельностью и ее результатами. Однако первичный обмен лишь способствует выживанию, но не порождает никаких централизованных механизмов управления им (а значит, в какой-то степени и интегральной жизнедеятельностью его субъектов). Время этих инструментов еще не наступило, и до поры все держится только частной инициативой взаимодействующих патриархальных семейных объединений. Вернее, впрочем, не объединений, но стихийно складывающихся центров их управления в лице своих патриархов. Неудивительно, что рудиментарные формы прежней независимости, которая не может быть нарушена даже действием государственной власти, сохраняются еще в республиканском Риме. Так, по духу римского закона привлечение к суду было частным делом истца. «Если вызывают [кого-нибудь] на судоговорение, пусть [вызванный] идет. Если [он] не идет, пусть [тот, кто вызвал], подтвердит [свой вызов] при свидетелях, а потом ведет его насильно. Если [вызванный] измышляет отговорки [для неявки] или пытается скрыться, пусть [тот, кто его вызвал] наложит на него руку».[37] Но попробуем вообразить себе попытку привести насильно того, кто окружен толпами (нередко вооруженных) клиентов, и мы должны будем согласиться, что в этом случае истцу остается совсем другое: «Пусть [тяжущийся], которому недостает свидетельских показаний, идет к воротам дома [не явившегося на разбирательство свидетеля] и в течение трех дней во всеуслышание взывает [к нему]».[38] (Между тем исторические анналы сохранили память о том, как еще в I веке до н. э. от бесчинствующих толпищ вооруженных клиентов Клодия был вынужден прятаться даже всемогущий Помпей; боясь его дерзости, триумвир не рисковал показываться на площади и в сенате. Усмирить Клодия не могли ни просьбы предстать перед законом, ни сам закон; конец положили только такие же банды его противника Милона.) Забегая вперед, скажем, что все эти клиентские банды являются составной частью патриархальной семьи, амальгамы их вождей. Таким образом, на межобщинном уровне до времени нет никаких институтов, обладающих правом и (что куда более важно) способных на практике вмешаться в жизнедеятельность семейных объединений.
Второй фактор, с которым необходимо считаться, – это та, немалая, информационная база, что делает возможным существование автаркического хозяйства патриархальной общины. Мы говорили, что усложнение и диверсификация первобытного производства, развитие орудийного фонда требуют увеличения ее численности. Не случайно первые семейные объединения, по данным палеонаходок, насчитывают до 200 и более человек. Но координатором совместной деятельности (часто единственным) и (единственным же) хранителем всей информационной базы совместного хозяйства остается выделившийся в качестве «центра кристаллизации» патриарх. Только это обстоятельство, то есть прежде всего интеллектуальное, а не физическое превосходство, делает его неограниченным распорядителем судеб своих домочадцев, каковыми становятся все, даже не связанные родством, члены первичной общины.
О праве собственности как регуляторе общественных отношений пока не может быть и речи, есть только одно – ничем не ограниченная власть авторитета. Как социальный институт и регулятор общественных отношений, собственность сложится значительно позднее. Впрочем, даже Рим не даст ей строгого определения[39], общее представление о собственности только во времена республики войдет в аксиоматическое ядро его юридической мысли.