Так что вещь и в самом деле срощена с человеком; в сущности ничто из обставляющего наш быт предметного мира не является внешним и совсем не бездушно. Все это наше собственное продолжение, и оторвать наши вещи от нас – все равно что оторвать какую-то часть нашего тела. Мы и сами во многом, если не во всем, некая амальгама «человеко-вещи». Исключить их из нашей жизни часто означает пресечь самую жизнь. А значит, исключить их из состава современной семьи не представляется возможным даже сегодня. Стоит ли в таком случае удивляться прошлому, когда верилось в то, что вещи вполне одушевлены, и все, что содержится в них (все то, что способствовало появлению их на свет), не может не влиять на нашу природу?
Однако в контексте истории семьи важно понять и другое: в древнем мире представление о том, что личность человека включает в себя нечто выходящее за пределы его кожной оболочки, справедливо только в отношении хозяина дома, главы семейства, домовладыки (нам еще придется говорить о причинах этого обстоятельства). Именно ему бессмертные ли боги, таинственные ли силы макрокосма сообщают нечто такое, что выделяет его из общего людского ряда. А значит, не только собственные определения: его ум, его опыт, его труд воплощаются в порождаемых им вещах, но и некая харизма, таинственная материя, извне соединяющаяся с его природой. Правда, и существо всех прочих обитателей его дома не замыкается в контурах их тел, в состав их природы так же входит нечто иное, внешнее. Вот только единственным источником этого внешнего может быть только то, что сообщается им отцом семейства. Он – единственный посредник между ними и теми стихиями, которые сообщают человеку умения и таланты. Именно поэтому все члены семьи находятся в его исключительной власти. Божество своего дома, он наделяет частью собственной личности все то, что его наполняет, – в том числе и порождаемые вещи. Словом, каждый представляет собой некую амальгаму его самого и каких-то внешних достоинств, но не всякому они сообщаются непосредственно и уж тем более во всей полноте, которая может быть сообщена человеку.
Между тем лишь полная сумма определений способна представить его. Даже сегодня слово «человек» служит обозначению индивида и некоего собирательного начала, равновеликого человеческому роду. Стоит ли удивляться тому, что в далеком прошлом, кстати, не только европейской культуры, человеком в полном смысле слова понимается лишь патриарх, глава семейства, домовладыка? В представлении древних, материи, слагавшие плоть домочадца, были недостаточны для того, чтобы сделать его личностью.
Все это отражается в зеркале мифа. Известно, что древние герои отличаются от простых смертных прежде всего своей природой; что-то иное, особое в ней выделяет их из людского массива. Этим иным является божественное начало: только соитие с божеством способно породить героя.
говорится уже в эпосе о Гильгамеше, одном из древнейших литературных пямятников. Пусть не кровь богов, но нечто таинственное, сакральное содержится и в природе отца патриархального семейства; не даруя ему бессмертия, оно все же выделяет его из прочих. Отсюда и все отличия правосостояний, определяющие статус домовладыки и домочадцев, как в самой семье, так и в социуме. Только глава семьи является суверенным носителем сущностных определений своего рода, только он несет в себе что-то от природы своего первопредка, и только один из его потомков может наследовать некое таинственное начало, связующее всю цепь поколений. Не в последнюю очередь именно эти обстоятельства делают сакральной еще и фигуру первенца. Понимание того, что эта исключительность – всего лишь продукт культурных условностей, придет значительно позднее, древнее же сознание способно объяснить ее только таинственной особенностью тех материй, которые извне соединяются с «природой» патриархальной личности. Эти обстоятельства формируют и ее собственное строение, и всю систему внутрисемейных отношений, и, добавим, всю структуру социума.
Впрочем, в какой-то степени нерасторжимым единством человека и вещи, «человеко-вещью» становится не только домовладыка, но и все его домочадцы, включая самых последних из них, рабов. Каждый из тех, кто входит в эту первичную социальную группу, образует собой такую же сложную амальгаму. С той, разумеется, поправкой, что не каждому сообщается все необходимое для завершения его полноты и совершенства, другими словами, то, что дает право на основание собственного рода. Все производное от харизмы патриарха сообщается им в меньшем количестве, к тому же худшего качества. Кроме того, в этой первичной группе нет двух одинаковых «соединений». Каждая «человеко-вещь» – это структурный элемент, молекула далеко не однородной самовоспроизводящейся системы, где складывается свое распределение функций, исполняемых каждым человеком, и существует свое назначение каждой вещи. А значит, и связь каждого домочадца с каждым «атомом» вещественной составляющей семьи – строго индивидуальна и не тождественна никакой другой. Она всегда производна от той специфической роли, которая достается ему в общем процессе жизнеобеспечения единой патриархальной коммуны.