Несмотря на то, насколько современной и технологичной во всех отношениях была Первая мировая война, забывалось, насколько прочно закреплены политические и религиозные понятия в сознании того или иного христианского народа. Например, протестантские страны следовали библейской национальной избранности с ее обещаниями, что победа и процветание ожидало те народы, которые преданно последовали за своими божественными заветами. И в XIX в. даже самые передовые государства говорили на языке божественного провидения и божественной милости и стремились во время войны осуществлять национальные проявления благочестия, официально провозгласив дни поста, молитвы и покаяния.
Главным центром в европейской политике являлась судьба Османской империи — источника вечной напряженности между Англией, Францией и Россией. Непрекращающиеся споры вокруг контроля над святыми местами в Иерусалиме, которые были связаны с жизнью, смертью и воскресением Христа; эти же самые проблемы являлись камнем преткновения первого крестового похода в 1095 г. В современную эпоху христианские державы, в частности Россия, потребовала контроля этих объектов и рассматривала их владение мусульманами невыносимой болью для христианина[83].
Объединенные христианские нации потребовали для себя права на защиту единоверцев от басурманского ига. Когда турки жестоко подавили восстание в Болгарии и других своих балканских территориях в 70-е гг. XIX в., христианские державы пришли в ужас, а некоторые стали угрожать Турции военным вмешательством, которое стало рассматриваться как новый крестовый поход. Россия приняла свои договорные права для защиты христианского населения внутри империи, что создало предпосылки для общей европейской войны, которая разразилась в 1914 г.
За пределами России СМИ и общественность христианских государств показали глубокую озабоченность по поводу святых мест, но в гораздо большей степени, чем это касалось гонимых единоверцев. Французы, например, использовали предлог защиты христиан на Ближнем Востоке для того, чтобы усилить свою власть в Сирии и Ливане. В 1898 г. новый кайзер Германии Вильгельм II начал утверждать мощь своей державы в Европе с паломничества в Иерусалим, которое произвело сенсацию и показало всем заинтересованность кайзера в сохранении христианского наследия[84].
Признавая у России корыстные цели, которые она преследовала здесь, нельзя все-таки отрицать и религиозной подоплеки ее политики. Однако историки дипломатии выделяют и другие больные для нее вопросы — не только одну боль за святое место, а тонкие оговорки имперской экспансии, совершаемой под видом религиозной идеологии. Это не значит, что православные были более воинственными христианами, чем католики или протестанты, но российские политические условия в 1914 г. связали государство и церковь вместе гораздо более органично, чем на Западе.
Русский царь правил населением примерно в 160 миллионов человек, где меньшинство составляли католики, иудеи и мусульмане, а подавляющее большинство исповедовали вместе с императором православие. Императорская власть действовала в тесном союзе с Православной церковью, от которой она получила свою мощь и богатство. Но в 1700 г., в правление Петра Великого, одна из древних церквей лишилась института патриарха, и у нее осталась лишь виртуальная власть. Эта церковь была под наблюдением Священного Синода, назначаемого царем, и под властью императорского чиновника из кабинета министров. Православное христианство сформировало каждую сторону повседневной жизни, пропустив ее через годовой круг праздников и постов с обязательными уроками по религии в школах[85].
Никогда раннее, а также и в будущем, православие не имело такого влияния в политике и не находилось на пике своего взлета, как в начале XX в. Это было время повсеместного религиозного возрождения всей империи, с ростом мистических культурных направлений и апокалиптических спекуляций. Но это возрождение не коснулось пострадавших широких слоев общества, а лишь маленького слоя образованной элиты страны, из которой императорская власть набирала себе администраторов в полицейский режим. В 1914 г., как и в 50-е годы XIX в., было много царских чиновников, у которых были истинно религиозные мотивы, и они не видели в этом никакой фальши, служа одновременно российской власти и Православной церкви. Большая часть русской императорской истории повествовала об огромных территориях, где проживали христианские народы, ожидающие своего освобождения от невыносимого гнета турок и других мусульманских государств. С XIX в. у россиян продолжала жить византийская апокалиптическая традиция, которая пророчествовала об освобождении восточных христиан из рук мессианского императора — нового Константина.
85
Кебриджская история России, изд. Доминик Ливен, 2 том. Нью-Йорк: Издательство Кембриджского университета, 2006, особенно главу Григория Фриза, «Русское православие».