— Эти финики, наверное, сгнили изнутри. Как и Индия.
— Джемма, довольно!
Матушка пристально смотрит на меня прозрачными, как стекло, зелеными глазами. Люди называют ее глаза проницательными и мудрыми. У меня точно такие же большие, чуть раскосые зеленые глаза. Индийцы говорят, что мои глаза тревожат, беспокоят. Как будто за тобой наблюдает призрак. Сарита, продолжая улыбаться, уставилась себе под ноги, хлопотливо поправляет коричневое сари. Мне становится немножко не по себе оттого, что я так дурно отозвалась о ее доме. О нашем доме, хотя в эти дни я нигде не чувствовала себя дома.
— Мэмсахиб, но вы же на самом деле не хотите уехать в Лондон. Он серый и холодный, и там нет топленого масла. Вам там не понравится.
Неподалеку от залива пронзительно свистнул поезд, подошедший к вокзалу. Бомбей. Вообще-то это означает «хороший залив», вот только ничего хорошего в этот момент я о нем не думала. Темный плюмаж дыма, выпущенный паровозом, потянулся вверх и коснулся низко нависших тяжелых туч. Матушка следит за ним взглядом.
— Да, холодный и серый…
Она прижимает руку к горлу, пальцы касаются ожерелья на шее, — в центре ожерелья крепится маленький серебряный медальон, на котором изображено всевидящее око над полумесяцем. Его подарил ей какой-то сельский житель, так говорила матушка. Это ее талисман удачи. Я никогда не видела ее без этого медальона.
Сарита осторожно коснулась плеча матушки.
— Пора идти, мэмсахиб.
Матушка отводит взгляд от поезда, роняет руку.
— Да. Идем. Мы чудесно проведем время у миссис Талбот. Я уверена, в честь твоего дня рождения у нее приготовлено замечательное печенье…
Какой-то мужчина в белом тюрбане и плотном черном дорожном плаще налетает на нее сзади, сильно толкнув.
— Тысяча извинений, уважаемая леди!
Он улыбается и отвешивает глубокий поклон, прося прощения за грубость. Когда он склоняется, становится виден молодой человек за его спиной, одетый в точно такой же странный плащ. На мгновение наши взгляды встречаются. Он ненамного старше меня, ему лет семнадцать; кожа смуглая, губы — полные, а ресницы — самые длинные из всех, какие мне только приходилось видеть. Я знаю, что не должна считать привлекательными индийских мужчин, но я ведь видела не слишком много юношей вокруг себя, и потому вдруг обнаруживаю, что загораюсь румянцем. Он тут же отводит глаза и поворачивает голову, рассматривая толпу.
— Вам бы следовало быть поосторожнее, — сердито бросает Сарита старшему мужчине, отталкивая его. — И лучше бы вам не оказаться вором, иначе вам не поздоровится.
— Нет-нет, мэмсахиб, я просто ужасно неловок!
Он вдруг гасит улыбку, а вместе с ней отбрасывает и тон бодрого простачка. И тихо шепчет матушке на безупречном английском:
— Цирцея рядом…
Для меня это звучит бессмыслицей, которую бормочет очень умный вор, чтобы отвлечь наше внимание. Я собираюсь сказать это матушке, но выражение крайнего ужаса на ее лице заставляет меня похолодеть. Она резко оборачивается и начинает оглядывать уличную толпу так, словно ищет потерявшегося ребенка.
— Что такое? — спрашиваю я. — Что все это значит?
Но мужчины уже исчезли. Они растворились среди людей, оставив лишь отпечатки ног в пыли.
— Что этот человек сказал тебе?
Матушка говорит ледяным тоном:
— Ничего. Он явно был не в себе. Нынче на улицах небезопасно.
Я никогда не слышала, чтобы моя мать говорила вот так. Так жестко. И в то же время так испуганно.
— Джемма, я думаю, мне лучше пойти к миссис Талбот одной.
— Но… но как же печенье?
Вопрос был безусловно глупым, но сегодня мой день рождения. Конечно, мне не хотелось проводить его в гостиной миссис Талбот, но мне уж точно не хотелось провести его и дома, в одиночестве, всего лишь потому, что какой-то сумасшедший в черном плаще и его сопровождающий что-то сказали моей матери.
Матушка плотно натягивает на плечи шаль.
— Печеньем можно побаловаться и потом…
— Но ты обещала!..
— Ну да, только это было до того…
Она умолкает.
— До чего?
— До того, как ты меня так раздосадовала! В самом деле, Джемма, ты не в том настроении, чтобы являться к кому-то с визитом. Сарита отведет тебя обратно.
— У меня прекрасное настроение! — возражаю я, и по моему тону можно без труда понять, что это не так.
— Нет, не прекрасное!
Зеленые глаза матушки смотрят на меня в упор. В них светится нечто такое, чего я никогда прежде не видела. Это огромный, пугающий гнев, от которого у меня перехватывает дыхание. Но он угас, едва вспыхнув, и передо мной снова стоит привычная матушка.