После окончания войны число развлечений увеличилось. Возобновилась «Неделя восьмерок»{ Праздничная неделя по случаю окончания учебного года в Оксфордском университете, отмечается соревнованиями по гребле, катанием на лодках по Темзе.}, и я ходила на реку смотреть на соревнования. Побывав на балу в День поминовения, я, как девушка из песни, танцевала всю ночь и даже иногда пробовала немножко вина (прежде я пробовала только шерри, и мне оно не нравилось, как не нравится и сейчас). Я впервые попробовала курить, но мне не понравилось, и я решила не продолжать, чтобы экономить деньги, а вместо этого покупать «Таймс». Я смотрела пьесы Чехова и Шекспира в Драматическом и Новом театре. И я видела удивительную постановку Драматического общества Оксфордского университета в саду колледжа с участием Кеннета Тинена, последнего оксфордского дэнди. Я не помню, что это была за пьеса, отчасти потому, что было трудно отличить Кена Тинена на сцене от Кена Тинена в жизни.
Моя жизнь в Оксфорде могла бы быть веселее, но у меня было мало денег, вообше, было бы трудно сводить концы с концами, если бы не скромные гранты, выдаваемые мне колледжем с подачи моей учительницы химии Дороти Ходжкин, которая была бесконечно добра ко мне, и помощь от некоторых образовательных фондов. Призвания к преподаванию у меня не было. В летние каникулы 1944 г. я преподавала естествознание в грэнтемской школе и на заработанные деньги купила то, что в Грэнтеме было роскошью, а в Оксфорде фактически необходимостью – велосипед. Как раз в это время был освобожден Париж. Директор созвал всю школу и объявил, что Париж снова свободен, и рассказал нам, как смелые участники Сопротивления помогли союзникам, восстав против немецких оккупантов.
Это был волнующий момент. Мы явно выигрывали войну. Я чувствовала некоторую вину за то, что не принимала большего участия в событиях, и я разделяла радость британского народа, что французское Сопротивление вернуло Франции честь и гордость. Возможно, в те дни мы преувеличивали размах Сопротивления, так, мы рассказывали друг другу истории о том, как посетители кафе выстукивали на своих стаканах букву «П» на азбуке Морзе, символизируя слово «Победа», когда в кафе входил немецкий солдат, но мы не сомневались, что каждый настоящий француз хотел быть свободным.
Я серьезно погрузилась в работу. Колледжу повезло иметь Дороти Ходжкин – блестящего ученого и одаренного преподавателя, работавшего в сравнительно новой области рентгеноструктурной кристаллографии. Миссис Ходжкин была членом Королевского общества и позднее внесла решающий вклад в открытие структуры пенициллина, первого антибиотика, за что она была награждена Нобелевской премией в 1964 году. На четвертый и последний год моего обучения (1946–1947) я вместе с немецким ученым-беженцем Герхардом Шмидтом под руководством Дороти Ходжкин работала над исследовательским проектом (простым белком грамицидином Б), необходимым для завершения второй части моего курса по химии. Благодаря клубу «Космос» и Научному клубу я имела возможность послушать многих известных ученых, включая Дж. Д. Бернала. Его политические воззрения были крайне левыми, как и у многих ученых того времени. Но они никогда не стремились привнести политику в свои профессиональные отношения со студентами.
Религия по-прежнему играла большую роль в моей жизни. Слышала немало историй о молодых людях, утративших веру после поступления в университет. Мне это не грозило. Методизм был моим якорем стабильности и, конечно, кругом друзей и знакомых, смотревших на мир так же, как я. По воскресеньям я посещала Мемориальную церковь Уэсли. После вечерней воскресной службы обычно мы собирались за чашкой кофе в доме священника, где велись оживленные дискуссии на религиозные и другие темы. Иногда я ходила в университетскую церковь Святой Девы Марии послушать интересную проповедь, а иногда в часовню в колледже, особенно когда я знала, что проповедь читает мисс Хелен Дарбишир, ректор колледжа и выдающийся исследователь творчества Мильтона и Вордсворта.
Англиканские церкви я не посещала, но именно религиозное сочинение выдающегося англиканца К.С. Льюиса оказало важное влияние на мое интеллектуально-религиозное становление. Сила его проповедей и эссе состояла в сочетании простого языка и теологической глубины. Кто остроумнее и убедительнее отобразил то, как Зло использует человеческую слабость, как не он в его «Письмах баламута»? Кто сделал более понятными сложные идеи естественного права, нежели он в труде «Просто христианство»? Я помню впечатление, которое оказало на меня «Христианское поведение» (ставшее позднее частью книги «Просто христианство», впервые прозвучавшее в радиомонологах). Оно раскрывало несоответствие между тем, как христиане действуют, и теми идеалами, что они проповедуют. Вот как он это излагает: «Совершенное поведение недостижимо, как и совершенное переключение передач, когда вы ведете автомобиль; но этот идеал нужен, он предписан людям самой природой человеческой машины, как и совершенное переключение скоростей – это идеал, предписанный для водителей самой природой автомобиля».