— Ну да… — сглотнул он слюну, заворожённый её голосом, воздушным движением чёлки и блестящими глазами, которые сулили вечное блаженство.
— Да, точно! — решительно произнесла она. — Ты говорил о заварушке. Значит, что?..
Она издевалась с хитростью обольстительности, и Феликс чувствовал, что ещё чуть-чуть, и он ляпнет что-то вроде того: «Я тебя люблю» или «Прости меня, идиота, я полный болван, я был слеп и глуп, я безоговорочно сдаюсь на милость победительнице, и делай со мной, что хочешь». Он бы так и вякнул, но чувство самосохранения останавливало его. Надо было держать оборону любыми способами, однако силы были явно на исходе.
— Моджахеды должны прорваться, — выдал он тайну и едва не откусил себе язык, который, казалось, действовал по своей воле.
Господи, чего я несу, подумал он, холодея всеми частями тела. Такую информацию можно было подарить любой другой девице, чтобы произвести впечатление, но только не Ларисе Гринёвой. Это всё равно, что бросить спичку в бочку с бензином. Что делать?!
— Ах, вот в чем дело! — обрадовалась она и подула на свою шикарную чёлку. — Тогда тебе действительно лучше высадить меня у ближайшего метро.
— Я могу довезти тебя до дома.
Его покоробило, что Гринёва моментально стала прагматичной, как все другие девицы из его стойла.
— Не надо, опоздаешь на самолёт, — сказала она абсолютно трезвым голосом и принялась собираться, проверила сумочку, достала телефон, но звонить передумала: — Куда мы, собственно, едем?
Даже голос её неузнаваемо изменился и потерял тот волнующий тембр, который воздействовал на Феликса не хуже волшебной палочки мастера Олливандера. В своё время Феликс зачитывался романами «Хоббит», «Властелин колец» и в душе, оказывается, остался вечным романтиком.
— На Киевский, — промямлил он, грызя костяшку пальца. Всё было кончено. Очарование ночи растаяло как дым. — Там Лёха Котов живёт… — добавил он постным голосом.
Лёха Котов действительно жил на Можайском Валу. Иногда они заседали у него в берлоге, заполненной пустыми бутылками и кино-видео-фотоаппаратами всех моделей и систем, ибо Лёха Котов был фанатом своего дела и безумцем, когда речь заходила о фотографии.
— Вот там меня и выбросишь! — заявила она и подула на свою забавную чёлку, но это было уже данью всего лишь привычке, а не очередной попыткой сбить с панталыку Феликса Родионова, хотя эта её привычка действовала на него, как заклинание факира на кобру. Каждый раз, как только её шикарная чёлка взлетала, Феликс терял дар речи, а если Гринёва ещё бралась за своё контральто, то он вообще таял, как мороженое на асфальте в августе где-нибудь в Крыму.
— Только я тебя очень прошу, — попросил он, объезжая выбоины на дороге, — не выдавай меня, а то ведь сожрут и не подавятся.
Господи, что я делаю, что я делаю? — вопрошал он сам себя и не находил ответа.
— Не бойся, Фелюшенька, — очаровательно пообещала она, глядя на него своими искристыми, карими глазами, брызжущими темпераментом. — Я скажу, что мне позвонили из Европы.
— Кто?.. — упавшим голосом спросил он, потому что в подобную ложь могли поверить разве что весьма наивные люди, а таких в редакциях не держат. В редакциях держат пронырливых и дотошных людей с железной хваткой волка. Ягнята там не водятся.
— Ну, например… знакомый из Турции. Мало ли у меня знакомых на той стороне.
Всё, понял Феликс, я пропал. Это ж надо так вляпаться. Кто поверит в такое совпадение: знакомый звонит из другой страны, чтобы предупредить журналистку о готовящемся выступлении моджахедов.
— Почему ты мне не доверяешь? — спросила она, заметив его кислый вид.
— Потому что на кону моя работа и жизнь.
И опять он поймал себя на том, что никогда не говорит с таким пафосом. Не свойственен ему пафос от рождения.
— Ты проживёшь сто лет, — пообещала она, — а с твоей работой ничего не произойдёт. Я сделаю всё так, что комар носа не подточит.
Обвела-таки, обвела вокруг пальца, подумал он, холодея от дурных предчувствий, обвела, не задумываясь о последствиях, а мне расхлёбывать.
Гринёва снова подула на свою шикарную чёлку, потом посмотрела на него так, что его бедное, измученное сердце бессильно ёкнуло, и он сдался на милость победителя: ещё одно её слово, и он признается в любви, в беспомощности, в беспредельной покорности и растечётся у её ног подобно луже патоки и будет там лежать и исторгать фимиам.
— Не бойся, я тебя не сдам, — ещё раз заверила она его, абсолютно ничего не замечая.
Всё равно через пару дней их газета кого-то пришлёт, утешил он себя, и всё равно они будут писать о прорыве. Однако от этих мыслей легче не стало, опростоволосился он дальше некуда, а на кону «военный отдел».