Князь Владимир по-своему понимал значение порта на важном морском пути в черноморские земли. Стоило этому городу отколоться от империи, как Судак и Кафа тоже уйдут из-под власти императора Византии, и будет потеряна для неё вся Таврида с её благодатным климатом, с изобилием сладких плодов земли по побережью и хлебными нивами степной части. Таврида кормила Византию хлебом - вот почему император Василий боялся потерять Корсунь, Кафу и Судак. Но бояться - одно, а проявить деятельность в защиту провинции - другое. Пока же Василий и пальцем не погрозил Корсуню за измену. Теперь Владимир своими помыслами и делами способствовал Василию в удержании Тавриды, и, как говорил Добрыня, это было мудрое действо великого князя. Оно открывало дорогу к породнению с императорским двором Византии, оно лишало влияния германского императора Оттона Второго на императора Василия, потому как и сам Василий тяготился навязчивостью германца. Взвесив всё это, великий князь повелел начинать штурм города и двинул дружины на крепостные стены.
И полетели ввысь стрелы россиян. Их луки были мощнее греческих, а стрелки сильнее и искуснее. Корсуняне первыми понесли урон в наступившей битве. Но воины Владимира не только пускали стрелы - туда, где крепостные стены были ниже, уже были засыпаны рвы и возведены валы, устремились на приступ дружины. Всё шло к тому, что россияне вот-вот поднимутся на стены.
Но первый день приступа, вопреки ожиданиям Владимира, успеха россиянам не принес. С восточной стороны они захватили часть стены. Однако у них не оказалось пространства для широкого штурма большими силами, и хотя воины дрались храбро, но витязи Корсуня не дрогнули перед ними, стали теснить россов со стены и одолели их. Первый приступ был отбит. В городе ликовали, но вскоре убедились, что ликование было преждевременным.
Россияне взялись поднимать валы во многих других местах, готовили штурмовые лестницы, засыпали рвы. Работа шла день и ночь. Воины тащили к стенам камни, носили в корзинах землю, в дело шло всё. Однажды воины Владимира заметили, что на главных участках, где намечался основной штурм, валы не поднимались, сколько бы земли на них ни носили. Причину скоро нашли. «Корсуняне, подкопаше стену градскую, крадяху сыплемую персть и ношах себе во град, сыплюще посреди града, и воины (Владимировы) присыпаху боле», - писали летописцы той поры. Когда князю Владимиру сказали об этом, он гневно воскликнул:
- Три года простою под стенами, но поборю непокорных!
Однако воеводы не желали стоять под Корсунем три года. Иван Путята, много хаживая по деревянным тротуарам и мостовым Новгорода, предложил сперва сделать настилы на землю из жердей и бревен, потом насыпать на них грунт.
- Тогда греки не украдут землю, - убедил он князя Владимира.
Так и поступили. Снова поднимались валы. Были сделаны сотни лестниц. Близился день большого штурма.
Как-то вечером, когда Владимир отдыхал в своём шатре, поставленном на берегу бухты, старец Григорий сказал ему:
- Сын мой, не спеши идти приступом на стены Корсуня. Судьба укажет иной, верный путь. Я уже вижу его. Наберись терпения, чему учит Всевышний, и пред тобой возжжется путеводный луч.
- Тверд ли ты в своих ясновидениях? - настороженно спросил князь.
- Господь не покинул меня в благих деяниях.
- Всели же и в меня надежду, святой отец.
- Нынче я помолюсь за тебя, и Бог укрепит твой дух.
- Я верю тебе, святой отец, и готов ждать семь дней, дабы не губить жизни сынов моих.
- Славное начало в тебе пробуждается, сын мой. Человеколюбие - символ веры нашей. Ты уже в согласии с Всевышним Творцом, - порадовался Григорий и осенил Владимира крестным знамением.
Той же ночью, когда Владимир крепко спал, Григорий покинул своё ложе и шатер, миновал княжеских стражей-рынд и ушел из военного лагеря. Он удалялся, опираясь на посох, и читал молитву. Никто, кому выпало время охранять покой воинов, не остановил Григория, но провожали его изумленными глазами, потому как над его головой сиял серебряный нимб. Когда городские ворота были совсем близко, Григорий словно растворился в ночной тьме, и больше никто из воинов Владимира не видел святого старца. Он же приблизился к полузасыпанному русичами рву, перебрался через него и постучал посохом в кованные железом ворота. За ними послышался говор, потом открылось оконце, на Григория молча уставился человек и тут же пропал, но показалась стрела. Старец отвел её рукой и произнес по-гречески: