— Увы, — вздохнул я. — Разве моя вина, что ни одна женщина не может смотреть на меня, не испытывая желания?
Они не нашлись что ответить.
— Это истинная правда, Гекамеда, — продолжал я. — Елена влюблена в меня. Но что я мог поделать? Мне пришлось притвориться отвечающим на ее греховную страсть. Правда и то, что я люблю тебя…
Теперь я наслаждался этим разговором, полагая, что побил противника его же оружием. Я снова чувствовал уверенность в Гекамеде, помня, как она рисковала, помогая мне бежать из лагеря греков. Поэтому продолжал, притворяясь опечаленным:
— Да, Гекамеда, я люблю тебя и мечтал на тебе жениться, но ты отказала мне. Да будет так! Дочь Арсиноя не станет рабыней Идея. Я отказываюсь от всех прав на тебя, но ты разбила мое сердце, жестокая…
Я остановился, думая, как лучше закончить фразу.
Но она так и осталась висеть в воздухе. Я стоял лицом к двум женщинам, как вдруг за моей спиной раздался вскрик, и на лицах Елены и Гекамеды отразилось искреннее удивление.
Я повернулся. В дверях, протянув ко мне руки и с радостным блеском в глазах, стояла служанка Гортина!
Первой заговорила Елена.
— Что это значит, Гортина? — резко осведомилась она. — Почему ты входишь не постучав?
Юная греянка, нисколько не обескураженная, направилась в центр комнаты.
— Я ищу его, — ответила она, указывая на меня пальцем.
— Что? — изумленно воскликнула Елена. — Зачем тебе понадобился Идей? У тебя для него сообщение?
— Да — от меня, — отозвалась Гортина тоном отчаянной решимости. — Я прошу его в вашем присутствии выполнить свое обещание.
Я понял по глазам Елены, что ее быстрый ум начинает постигать истину.
— Знай, о царица, — продолжала Гортина, — что Идей — бесчестный человек. Он дал мне слово забрать меня из твоего дома — его глаза были полны страсти.
Но назначенный день наступил, и он отверг меня.
У Гекамеды вырвался сдавленный крик.
— Когда это было, Гортина? — спокойно спросила Елена.
— Шесть или семь дней назад. Он обещал забрать меня на пятый день, и я поверила ему. Помнишь тот вечер, когда мои крики переполошили весь дом — даже тебя и Париса? Это было, когда он отказался от своего обещания. Я вцепилась ему в волосы, но он вырвался и убежал. А теперь я хотела бы знать…
— Он добивался твоей любви? — прервала Елена.
— Страстно. Он хотел забрать меня в свой дом и сказал, что я больше не буду рабыней.
Елена посмотрела на меня:
— Право, Идей, ты не теряешь времени даром. Прямо ненасытный любовник! Есть ли правда в словах Гортины?
Я устремил взгляд на Гекамеду. Ее лицо побледнело; она смотрела на меня, презрительно скривив губы.
— Отвечай! — потребовала она, и ее голос дрогнул. — Есть ли правда в этой истории?
Не зная, что говорить, я неуверенно заявил, что если в ней и есть правда, то ее легко объяснить.
— Объяснить! — с презрением воскликнула Гекамеда.
— Скажи нам правду, Идей, а объяснения можно отложить, — вновь заговорила Елена. — Ты решил соперничать с самим богом любви?
Гортина нетерпеливо шагнула ко мне:
— А как же насчет твоего обещания?
Я заметил, как ее рука скрылась в складках одежды.
— Почему бы тебе не продолжить свои ухаживания? — иронически осведомилась Гекамеда. — Нас здесь трое, но мы можем подождать своей очереди.
— Ты собираешься перещеголять Приама с его пятьюдесятью сыновьями?
— Или хочешь снабдить все храмы Трои жрецами своего производства?
— Твое обещание!
Чувствуя себя абсолютно беспомощным перед их жалящими языками, я видел для себя лишь единственный выход. Молча повернувшись, я выскочил в коридор, промчался вниз по лестнице и выбежал на улицу.
Я не замедлял шаг до тех пор, покуда не добрался до своих комнат во дворце.
Глава 11
Я беру себе рабыню
Человек, одержимый единственной целью, конечно, испытывает мучительное беспокойство, покуда эта цель не достигнута или не утрачена безвозвратно, но, по крайней мере, избавлен от тысячи других забот, которые досаждали бы ему в противном случае. Это наблюдение отлично характеризует состояние моего ума, когда я мерил шагами свои комнаты, наморщив лоб и стиснув кулаки.
Я больше не упрекал себя за то, что обманул доверие царя Приама. Не беспокоили меня и мысли о Гортине, с которой, хоть она и была простой рабыней, я обошелся недостойно. Язвительные замечания женщин поставили меня в глупое и ложное положение, но, хотя в обычных обстоятельствах я был весьма чувствителен к насмешкам, сейчас не испытывал ни стыда, ни гнева.
Все прочие эмоции отступили перед нахлынувшим на меня всепоглощающим чувством любви.
Только презрение Гекамеды и страх потерять ее навсегда заставили меня осознать, что я люблю ее так, как не любил никого и никогда. Я дрожал, вспоминая о презрении, светившемся в ее взгляде при нашем расставании, потрясад кулаками в воздухе и бранился вслух.
Потом я опустился на скамью и со стоном закрыл лицо руками.
Так прошли два часа.
Наконец я принял решение — вернее, оно было мне навязано. Решение это было постыдным, и я презирал себя за него, но не мог придумать иного выхода. Вскочив, я бросил взгляд на песочные часы за окном и увидел, что близится время заседания совета. Одевшись и умастившись благовониями, я прибыл в зал с опозданием на несколько минут.
Как и вчера, присутствовали только старшие советники. В воздухе ощущалось возбуждение — ходили слухи, что Ахилл, которому Агамемнон преподнес богатые дары и возвратил Брисеиду, внял уговорам греческих вождей и согласился завтра вернуться на поле битвы.