— Дело не в том, — возразила Гекамеда, и мне почудилось, будто в ее голосе звучат слезы. — Значит, мне придется покинуть тебя? Я больше не твоя рабыня?
— Боги Олимпа! — воскликнул я, выведенный из себя ее причудами. — Ты ведь ненавидишь меня, а теперь жалуешься, что тебе придется меня покинуть! Собирайся — я буду ждать тебя в своей комнате. Упакуй свои вещи, и я пришлю их тебе с Ферейном.
«Поистине, — думал я, направляясь к себе в комнату, — мысли женского ума подобны Минотавру в Лабиринте[89]]. Они появляются в самых неожиданных местах». Было очевидно, что Гекамеда до последнего момента намерена ставить меня в дурацкое положение.
Ну ничего, скоро этому конец.
В ожидании, пока она закончит сборы, я стал полировать доспехи. Время шло, и я уже собирался поторопить ее, когда в холле послышались шаги.
Подняв взгляд, я увидел Гекамеду, стоящую в дверях в том же легком хитоне и паре домашних сандалий.
— Во имя Аполлона! — воскликнул я, вскочив на ноги. — Чем ты занималась? Неужели мне придется ждать весь день?
Гекамеда сделала несколько шагов вперед и остановилась, устремив на меня странный взгляд.
— Я пришла сказать тебе, что никуда не пойду, — еле слышно заговорила она.
— То есть как это?
— Не пойду. Не принуждай меня.
— Еще как пойдешь! — крикнул я, шагнув к ней.
— Нет, — повторила Гекамеда более решительно. — Ты не сможешь меня заставить. Бей меня, делай что хочешь, но я не уйду отсюда.
Голос и выражение ее лица дали мне понять, что это не очередная причуда.
— Что за новое безумие? — осведомился я, не зная, что и думать.
— Я хочу быть твоей рабыней.
— Почему? Ты ведь ненавидишь меня!
— Разве?
— Ты много раз повторяла мне это!
Последовала пауза. Когда Гекамеда заговорила снова, в ее голосе звучала робкая насмешка.
— Ты глупец, Идей. Если бы я действительно тебя ненавидела, неужели я тратила бы столько сил, твердя тебе об этом?
Я был окончательно сбит с толку.
— Что ты имеешь в виду?
— Я буду твоей рабыней или… кем ты захочешь.
— Гекамеда! — воскликнул я, начиная понимать, что в самом деле был глупцом.
— Но когда ты нашел меня у Париса и заподозрил меня…
— Гекамеда! — повторил я, чувствуя, что мое сердце стучит, как копыта боевого коня.
— Я не могу тебя покинуть, потому что я твоя — твоя навсегда.
В следующий момент она была в моих объятиях.
Я забыл о поле битвы, башнях, войске у ворот — забыл обо всем, кроме прижимающегося ко мне теплого тела, рук, обнимающих меня за шею, и колотящегося сердца.
— Гекамеда… Гекамеда… Гекамеда… — повторял я ее имя.
— Ты мой, Идей! — прошептала она. — Ведь ты по-настоящему любишь меня? Ты не сомневаешься во мне? Какие муки я испытала, когда ты заподозрил, что я ушла к Парису. Как я могла это сделать, когда я люблю только тебя, душой и сердцем? Я молилась Афродите и Аполлону… Но скажи, ты больше не думаешь о Гортине?
Я уверял ее в этом, пока она не закрыла мне рот поцелуем. Мы долго стояли, обнявшись, а затем я усадил ее на скамью и сел рядом.
Мне не терпелось получить ответ на множество важных вопросов. В какие день, час и минуту она перестала меня ненавидеть? Выйдет ли она за меня замуж? Что ей больше всего нравится во мне? Каких мужчин она предпочитает — философов или воинов?
Хотя, поспешил добавить я, мне вовсе не незнаком жар битвы.
Получив удовлетворительные ответы, я стал отвечать на вопросы Гекамеды, хотя они не казались мне такими важными, как мои. После этого мы долго говорили, один Зевс знает о чем. Иногда беседа прерывалась длительными паузами, которые отнюдь не были скучными.
Наконец замечание Гекамеды помогло мне осознать, что, кроме нас, на свете существуют и другие люди. Она спросила меня, разговаривал ли я утром во дворце с царицей Гекубой. Это напомнило мне о сцене на Скейских башнях. Я вскочил и велел Гекамеде быстро одеться для выхода на улицу.
— Куда мы пойдем? — удивленно спросила она. — Не… не в храм?
— Нет. Я объясню тебе по дороге. Поторопись!
Гекамеда ушла и вскоре вернулась в плаще, покрывале и тяжелых сандалиях. Обуреваемый нетерпением, я быстро вышел вместе с ней в коридор.
— Куда мы идем? — спросила она вновь.
— К Скейским башням, — ответил я. — Посмотреть, будет ли убит тот, кто убил твоего отца. Сегодня Гектор встретится с Ахиллом!
Глава 20
Смерть разит дважды
Я буду стараться сохранять беспристрастность, описывая дальнейшие события, но заранее прощу прощения, если мне это не удастся. Оправданием может служить то, что, когда некоторые сцены слишком глубоко запечатлеваются в нашей памяти, трудно не позволить предубеждениям одержать над нами верх.
Хотя я и не видел своими глазами случившегося на поле битвы, это не уменьшает силу моего впечатления, ибо происходящее на Скейских башнях выглядело не менее ужасно. Андромаха лежала в глубоком обмороке, маленький Астианакс горько плакал, стоя над ней, а служанки тщетно пытались привести ее в чувство.
Царь Приам клочьями вырывал из головы седые волосы, по его морщинистым щекам текли слезы. Царица Гекуба разорвала одежды и била себя кулаками по обнаженной груди, посылая небесам страшные проклятия. Вся Троя была повергнута в горе и отчаяние.
Гектор был мертв. Его сразила рука Ахилла, но это была чистая случайность. Я говорил, что буду беспристрастным, но разве не ясно каждому, кто слышал подлинную историю знаменитого поединка, что троянец, доказав свое превосходство над греком, был сражен враждебными силами рока?
Прежде всего, Ахилл, не желая вступать в честный бой, стоял как истукан, ожидая, пока Гектор начнет поединок. Опять же слепой случай помог ему повернуться так, чтобы копье Гектора угодило ему в шит, ибо любой троянец знает, что намеренно отразить такой сокрушительный удар не может никто.
Но к чему умножать аргументы? Суть сводится к следующему.
Два дня тому назад Гектор сразил Патрокла, друга Ахилла, и надел его доспехи. Фактически они принадлежали Ахиллу — как я уже говорил, Патрокл облачился в них, дабы внушить страх троянцам. Таким образом, Ахилл отлично знал слабое место в латном воротнике Гектора и нанес туда удар с такой силой, что наконечник копья пробил шею насквозь, выйдя на затылке.
Но это всего лишь превратности войны. Ахиллу просто повезло.
Однако, не удовлетворенный этим сомнительным триумфом, Ахилл стал поносить умирающего Гектора — один грек передал нам его слова:
— Твой труп, Гектор, отдадут на поругание грекам.
Псы и стервятники будут рвать его на части.
— Заклинаю тебя, Ахилл, не поступай со мной так жестоко, — из последних сил взмолился Гектор. — Верни мое тело в Трою, чтобы родители могли предать его священному огню.
В ответ Ахилл разразился гнусной бранью:
— Не старайся разжалобить меня, пес. Если бы я послушался голоса своего гнева, то разрезал бы тебя на куски и съел. Но по крайней мере, я предоставлю это собакам и птицам.
Убедившись, что поверженный враг не дышит, жестокий грек проделал мечом дыры в ступнях Гектора, просунул сквозь них ремень, а концы привязал к колеснице. Потом он прыгнул в квадригу и погнал лошадей к греческому лагерю, волоча за собой тело, и трижды объехал вокруг гробницы Патрокла.
Я уже говорил о сцене горя и отчаяния, которую мы с Гекамедой застали на Скейских башнях. В будущем, возможно, ее достойно опишет какой-нибудь поэт, ибо иное перо не в состоянии это сделать. Женщины рыдали «рвали на себе волосы; некоторые из них пытались утешить Гекубу и Андромаху. Укалегон, Антенор, Панфой и еще несколько человек окружили царя Приама, другие мужчины ходили взад-вперед, клянясь отомстить.
Один из них так стиснул обнаженный клинок своего меча, что кровь брызнула из пальцев. Я схватил его за руку и, когда он обернулся, к своему удивлению, узнал Париса.
— Не отворачивайся от меня, Идей! — воскликнул он, видя, как я отпрянул. — Неужели ты не можешь простить мне мелочную обиду перед лицом нашего великого горя? Я и так осыпаю себя упреками — мне следовало находиться там, где сейчас мой брат Гектор.
89