На нас часто нападали, и мы спасались только чудом, хотя мой меч никогда не оставался праздным. В восточной части города мы были бы убиты, не сделав и ста шагов, но здесь находились только простые солдаты, которых интересовала лишь добыча.
Наконец мы дошли до Пилийских ворот. Они были распахнуты настежь, и стража исчезла, хотя греки еще не добрались сюда. Троянские отцы и матери, неся детей на спине и пожитки в руках, устремлялись в поля за стеной. Гекамеда и я присоединились к ним.
Когда мы проходили через ворота, Гекамеда внезапно склонилась к мальчику лет семи, стоящему у нас на пути и смотревшему на нее широко открытыми любопытными глазами.
— Где твоя мать? — спросила Гекамеда, ибо рядом никого не было.
— Она умерла, — просто и без эмоций ответил мальчик.
— А твой отец?
— Тоже умер.
— И ты остался один?
— Да.
— Как ты попал сюда?
— Я убежал.
— Как твое имя?
— Пиранф, сын Алея.
— Хочешь пойти со мной?
Вместо ответа, он протянул руку. Гекамеда взяла ее, и вскоре мы вышли за ворота.
Люди сворачивали направо или налево, избегая крутых холмов к западу от города. Мне это казалось глупым, так как греки скоро будут у ворот, а преследовать беглецов по равнине не составляет труда. Поэтому я направился к холмам вместе с Гекамедой и мальчиком.
Мы долго карабкались вверх, цепляясь за кусты и коренья, а иногда ползя на четвереньках. Наша одежда изорвалась, лица были исцарапаны, руки и ноги ныли, но мы упрямо двигались дальше. Добравшись до плоского выступа, именуемого скалой Сарпедона[104]], мы остановились перевести дух и бросить последний взгляд на Трою.
Мы увидели море огня. Языки пламени взмывали кверху. Город был обречен, но еще никогда он не казался таким прекрасным, как в момент своей гибели.
Нам казалось, что мы слышим доносящиеся снизу крики. Мои глаза наполнились слезами. Дрожащие пальцы Гекамеды сжали мою руку, мы повернулись и продолжили подъем.
Изможденным и покрытым царапинами, нам удалось добраться до горы Ида, где нас обнаружила Энона.
Здесь, в этих прекрасных рощах, я веду уединенное, но счастливое существование вместе с Гекамедой и юным Пиранфом. Как бы смеялись представители высшего общества Трои, будь они живы, узнав, что их друг Идей носит одежду и исполняет обязанности простого пастуха!
Но я всегда был склонен к философии и получаю немало удовольствия, предаваясь одиноким размышлениям на цветущих берегах реки.
Когда у Эноны бывают посетители, мы получаем новости из внешнего мира. Я узнал, что Кассандра обитает во дворце Агамемнона, что Андромаха стала женой Неоптолема, сына Ахилла, что Поликсену греки сожгли заживо[105]], что Менелай увез Елену в Спарту, что Эней после долгих скитаний, полных опасностей, добрался-таки до Карфагена, где состоит в большой милости у царицы Дидоны.
Слушая эти известия, я начинаю понимать, что из всех, кто спасся в ту роковую ночь, Гекамеда и Идей — самые счастливые. Мы подумываем о том, чтобы весной посетить Тенедос, но, прежде чем отправиться в такое путешествие, я должен удостовериться, не осталось ли поблизости греков.
Что касается Пиранфа, то я пришел к выводу, что его отец, несомненно, был воином. Целыми днями он марширует по цветущим лугам с палкой в руке, нанося свирепые удары по стволам деревьев и крича пронзительным мальчишеским голосом:
— Греки идут!
105
Грекам явилась тень Ахилла, требуя Поликсену себе в жертву. Дочь Приама сама пошла к алтарю под жертвенный нож.