Работали день и ночь. Люди, участвовавшие в сжигании трупов, рассказывают, что печи напоминали огромные вулканы, ужасный жар от которых опалял лица работавших, а пламя вырывалось на восьми — десятиметровую высоту. Плотные черные столбы жирного дыма вздымались к небу и висели в воздухе тяжелым непродвижным пологом. Ночью жители окрестных деревень видели пламя на расстоянии 30...40 км…
Страшные печи Треблинки работали беспрерывно день и ночь, но, несмотря на это, не могли справиться с миллионами трупов. К тому же все время на газацию доставлялись новые партии, загружая печи…
В конце июля зной стал удушающим. Когда вскрыли могилы, из них, как из гигантского котла, вырвался пар. Мерзкая вонь и жара от печей убивали изнуренных людей, которые, вытаскивая трупы, валились замертво или падали на колосники…
Долг писателя — рассказать о страшной правде, а гражданский долг читателя — знать о ней. Всякий, кто отвернется от этой правды, закроет на нее глаза или пройдет мимо, оскорбляет память убитых. Неведающий всей правды никогда не поймет, против какого врага, против какого чудовища вела борьбу не на жизнь, а на смерть наша великая святая Красная армия…
Набухшая и жирная почва колебалась под ногами, как будто она была пропитана льняным маслом; земля Треблинки колыхалась как бездонная морская пучина. Эта окруженная колючкой пустошь поглотила больше людских жизней, чем все моря и океаны на земном шаре с первых дней существования человечества».
Таким был провокационный репортаж тов. Гросмана, составленный по «рассказам живых свидетелей».
Фигура немецкого мастера, самая мрачная в этом репортаже, подробнее описана в другом эпическом произведении — «Треблинке» Жана-Франсуа Стейнера. Французский еврей Стейнер сам в Треблинке не был; его роман основан на рассказах уцелевших узников. Симона де Бовуар в своем прочувствованном предисловии к этой монументальной книге заверяет, будто в ней каждая деталь задокументирована [223]:
«Это был худощавый блондин с приятным лицом, он держался скромно, когда однажды, солнечным днем, подошел со свои чемоданчиком к воротам царства смерти. Его звали Герберт Флосс и он был специалистом по сжиганию трупов…
На следующий день был сложен первый костер и Флосс открыл тайну, как делал костер. Он объяснил, что не все трупы горят равномерно. Есть хорошие и плохие трупы, огнестойкие и легковоспламеняющиеся. Искусство состояло в использовании хороших трупов для сжигания плохих. Судя по его опыту, — очевидно, весьма богатому — старые трупы горели лучше свежих, толстые лучше тощих, женщины лучше мужчин; дети горели лучше мужчин, но хуже женщин. Из этого следовало что лучшими были старые трупы толстых женщин. Флосс откладывал их в сторону наряду с мужчинами и детьми.
Когда было вырыто и рассортировано около тысячи трупов, занялись их укладкой, причем хороший горючий материал клали вниз, а плохой — наверх. Флосс отказался от предложенной ему канистры с бензином и приказал принести дрова. Спектакль должен быть безупречным. Дрова положили под колосниками маленькими кучками, как в лагерном костре. Наступил нужный момент. Флоссу торжественно вручили коробку спичек, он нагнулся, поджег первую кучку, потом вторую и, когда дрова наконец запылали, проследовал своей оригинальной походкой к офицерам, ждавшим в некотором отдалении.
Пламя разгоралось и вот уже добралось до трупов, сперва как бы боязливо, но затем охватило их сразу… Вдруг костер запылал ярким пламенем. Пламя рванулось ввысь, поднялись облака чада, раздался сильный треск, лица мертвецов исказились, мясо стало лопаться. Адское зрелище. Даже эсэсовцы на минуту окаменели и молча взирали на чудо. Флосс сиял. Разжигание костра было лучшим моментом в его жизни…
Это событие надо было отметить. Принесли столы, поставили их напротив костра и наставили бутылок со шнапсом, пивом и вином. День клонился к ночи и высоко пламя костра казалось отражается в вечернем небе, тогда как на горизонт закатывалось великолепным заревом солнце.
По условному знаку хлопнули пробки и фантастический праздник начался. Первый тост был за фюрера… Экскаваторщики вернулись к своим машинам. Когда эсэсовцы с шумом поднимали бокалы, машины пришли в движение: стальные стрелы резким движением пошли вверх, изображая ответное нацистское приветствие. То был сигнал. Мужчины десять раз вскидывали руку и каждый раз звучало «Зиг хайль!» Ожившие машины отзывались на приветствие людей-машин и воздух дрожал от здравиц фюреру. Празднование длилось до тех пор, пока костер не потух После тостов начались песни, зазвучали дико-страшные песнопения, полные ненависти, мерзкие песни в честь вечной Германии».
Историческая наука лишь слегка отретушировала эти рассказы Гросмана и Стейнера. Гросман-де допустил маленькую ошибочку, назвав 3 миллиона убитых; в действительности их было 750 000...900 000 (ну пусть 800 000). Другой оплошностью были фразы о камерах, в которых работал пар или из которых откачивали воздух, тогда как истребление производилось исключительно с помощью газа.
Сколько же газовых камер имелось во втором по величине лагере уничтожения?
· Согласно нюрнбергскому документу Р8-3311 ни одной. В нем упоминаются только паровые камеры.
· 13 — по Стейнеру.
· 10 — по Гёссу.
· Одна, если верить фильму «Шоа» Клода Ланцмана, парикмахер из Треблинки Абрам Бомба в разговоре с режиссером упоминает только одну газовую камеру. К этому разговору мы еще вернемся.
Как и в случае с Бухенвальдом, займемся арифметикой: суммируем и разделим названные четыре цифры и получим научно обоснованный результат — в Треблинке было 6 газовых камер. Эта цифра в точности соответствует названной на треблинском процессе в Дюссельдорфе и к данному результату суд, несомненно, пришел сходным путем [224].
Анализируя драматические события в Треблинке в июле 1942 — августе 1943 года, мы опираемся на слова Гросмана и Стейнера, а также на три других ключевых источника:
«Нацистские лагеря уничтожения в зеркале немецких уголовных процессов» Адальберта Рюккерля, бывшего директора Центрального бюро по расследованию нацистских преступлений в Людвигсбурге. В этой книге приведены исторические сведения, полученные в ходе строго юридических процессов в свободной и демократической ФРГ.
Сборник «Лагерь смерти Треблинка», изданный Александром Донатом, в котором многочисленные, достойные доверия очевидцы-евреи бичуют жизнь в Треблинке.
«Шоа» Клода Ланцмана. Кто не сумел посмотреть этот фильм, длящийся 9,5 часов, может прочесть его текст в книге, вышедшей под тем же названием в «Дойче ташенбух-ферлаг», в серии «Современная история». На клапане обложки написано: «Это, по общему мнению, — самая тщательная, добросовестная и уникальная документация об истреблении евреев в Третьем рейхе». Сей труд можно самым энергичным образом рекомендовать любому человеку, интересующемуся историей, поскольку Ланцман (французский еврей) собрал под свои знамена суперсвидетелей, сливки: Врбу (это он писал о глазке, в который смотрел Гиммлер), Мюллера (у него описаны младенцы, которые варятся в кипящем человеческом жире) и его святейшество Гильберга, главного жреца холокоста! Последний просто потрясает острым интеллектом, когда говорит, почему нацисты не скрывали движение составов смерти в Треблинку: «меня удивляет, отчего на документе о движении составов смерти — не только на нем, но и на остальных — нет слова „секретно“ [225].
Если бы оно имелось, то получатели, естественно, заинтересовались бы, у них возникли бы вопросы, обострилось бы внимание…
Особенно захватывающе звучит в «Шоа» диалог между Ланцманом и парикмахером Бомбой [226]:
Ланцман: «Сколько времени Вы провели в Треблинке?»
Бомба: «Около четырех недель… Вызвали рабочих-евреев и спросили, есть ли среди них парикмахер… Нашли меня, а я назвал других парикмахеров, известных мне… Мы ждали. Нам отдали приказ идти вместе с ними, с немцами. Они довел нас до газовой камеры, находившейся во второй зоне лагеря…»