В газете «Нойе Цюрхер цайтунг» от 9 февраля 1993 года рассказывается с наркоманах:
«Торговля по-прежнему прекрасно функционирует в четвертом и пятом районам … Банды арабов и албанцев борются за раздел рынка. Из-за переполненных тюрем полиции часто приходится отпускать мелкую сошку. Из арестованных в декабре 63 торговцев наркотиками 60 были иностранцами».
Не лучше было бы посадить этих торговцев в ближайший самолет и выслать на родину? Нет, в один голос вопят наши политики, журналисты, священники и интеллигенты. Если мы это сделаем, то высланных, возможно, будут преследовать по политическим мотивам и это будет по вине Швейцарии, во время Второй мировой войны не пропускавшей через границу евреев, которых потом ИСТРЕБЛЯЛИ ГАЗОМ!!! Политикам, журналистам, священникам и интеллигентам нет никакого дела, что в вокзальных туалетах подыхают швейцарские юноши, которых сделали наркоманами эти торговцы. Эти юноши — жертвы молоха холокоста.
Дирк, мальчик из рабочей семьи в Гамбурге, — еще одна жертва этого молоха. В школе Дирк демонстрировал необычайное честолюбие, беспокоившее учителей. Быть честолюбивым, значит стремится быть лучше других. А быть лучше других — это элитарность. Элитарность равнозначна фашизму, а мы видели, к чему приводит фашистское мышление, — к ГАЗОВЫМ КАМЕРАМ!!! И Дирка стали лечить нейролептиками. Сегодня он превратился в развалину [361].
Гудрун Энслин была веселой и живой девушкой. В школе и дома (ее отец был протестантским пастором) она слышала о газовых камерах Освенцима, мыле из евреев, об абажурах из еврейской кожи. В результате такого воспитания у нее возник такой страх перед «поколением Освенцима», что она стала террористской. Она участвовала в терактах и в конце концов была арестована. В октябре 1977 года Гудрун повесилась в камере особого отделения тюрьмы в Штаммхайме. Так завершилась жизнь, достойная лучшего. Энслин — тоже жертва молоха холокоста.
Отныне для нас очевидна главнейшая причина, из-за которой ложь о холокосте нужно преодолеть: мы должны ее победить не только из-за нее самой, поскольку ужасная ложь отравляет весь мир, а потому, что нельзя построить Европу равноправных народов, если один из них ежедневно поносится из-за выдуманного геноцида в газовых камерах. Мы должны ее преодолеть и побороть, так как она делает больным все европейское общество и ведет его в конце концов к гибели.
В Музее холокоста в Лос-Анджелесе демонстрируется фотография зэка-еврея в разных ракурсах. Он обвиняет Черчилля, Рузвельта, Сталина, Папу, которые-де ничего не делали, когда Гитлер гнал евреев миллионами в газовые камеры. Он указывает и на нас.
Грядущее падение идола
«Однажды президент Линкольн сказал: „Можно какое-то время обманывать всех; часть людей можно обманывать все время, но нельзя всех обманывать все время“.
Нашим специалистам по пропаганде следует над этим призадуматься».
Наум Голдман. Еврейский парадокс [362].
Ясно, кому нужна ложь и кто заинтересован в том, чтобы как можно дольше оттягивать приход правды. Но что делать с теми, кто знает или по крайней мере догадывается, что нас обманывают, и, несмотря на это, молчит, хотя не заинтересован в поддержании лжи? Почему они, качая головой, реагируют, не возмущаясь, на ревизионизм, как и непосвященные, не пытаясь хотя бы понять аргументацию ревизионистов?
Человек, выросший после 1945 года в западном обществе, слышал об истреблении жидов все время, начиная с детства: в школе, церкви, дома, от СМИ. И не удивительно, что всякое сомнение в холокосте кажется столь же абсурдным, как вопрос: а была ли Вторая мировая война? Одна мысль, что могла появиться ложь столь грандиозного масштаба, должно изначально казаться абсурдом, пока человек не займется проблемой основательно и не подвергнет критическому анализу аргументы ревизионистов. После этого логически мыслящий человек непременно сделает вывод, что его всю жизнь обманывали. Человек без логики, познакомившись с экспертизой Лейхтера, вычислениями Сэннинга и работами Фориссона, Батца, Штеглиха, волен продолжать верить в холокост, также как верить, что один плюс один равняется трем. К сожалению, очень немногие люди знают названные труды, но даже у знакомых с ними слишком сильно сказывается долголетнее промывание мозгов. Я вспоминаю одну довольно интеллигентную, знающую языки женщину, которая на присылку доклада Лейхтера ответила «Психологией фашизма». Несмотря на весь свой ум эта женщина была не в состоянии понять, что опровергнуть техническую экспертизу можно лишь другой технической экспертизой, а не писаниной душекопателей. В данном случае религия противостоит науке, как в свое время противостояли Лютер и Коперник.
Самым мощным союзником лжи о холокосте можно считать обычную человеческую трусость. Почему немецкий историк Гельмут Дивальд, о котором известно, что в газовые камеры он не верит, не признает в открытую ревизионизм, а отделывается пустыми фразами, вроде того, что в отношении Освенцима еще «многое неясно»? Да потому, что Дивальд знает, что ему светит! Процитированные слова уже доставили ему много неприятностей, вызвали гневные нападки прессы, злобные выпады со стороны Голо Манна и трудности с издателем, а что его ждет, если он назовет вещи своими именами?! Резолюции протеста из Израиля, волнение в бундестаге, море нападок в «Штерне», «Бильде», «Шпигеле», «Франкфурте Альгемайне», разнос в «Цайте», выговор от Центрального совета евреев, истерика на телевидении, далее анонимки с угрозами, телефонные звонки ночью и, наконец, суды. Можно ли после этого упрекать Дивальда, Армина Молера, Эрнста Нольте или Райнера Цительмана в том, что они не хотят стать героями?
Почему, выражая симпатии в частных беседах, никто из коллег Фориссона открыто не вступился за него? Из-за страха, животного страха страха перед прессой, студентами-леваками, еврейскими организациями, правосудием; страха потерять место и оставить семью без куска хлеба! Почему жену Фориссона выгнали из церковного хора в Виши? Потому что регенту жиды дали ясно понять, что антисемит и нацист — не только отрицатель газовых камер, но и тот, кто его терпит около себя, а также жена отрицателя. Регенту было, конечно, довольно неприятно говорить жене Фориссона об увольнении, но в конце концов своя рубашка ближе к телу.
Больше, чем капиталы миллионеров-сионистов, сохранению самого гнусного обмана всех времен способствуют внушаемость, умственная лень и трусость. И еще одно последнее существенное замечание:
Мы все верим, что живем в открытом, свободном от запретов обществе, в котором взрослые граждане имеют полную информацию. Когда же рухнет ложь о холокосте, думающий человек невольно спросит себя: можно ли обвинять в идиотском слабоумии «министерство правды» в кошмарном полицейском государстве Оруэлла, когда свободная пресса свободного мира десятилетиями занимается этим день за днем? Выйди Гитлер победителем из войны с народами, разве фальсифицировал бы он историю бесстыднее, чем его демократические соперники? Обманывали бы нас при фашистской или коммунистической диктатуре наглее, чем при самой либеральной в истории системе? Жители ГДР по крайней мере знали, что им лгут! Посему крах легенды о холокосте вызовет неслыханное, немое изумление — колоссальное мошенничество не при тоталитарном правлении, а при либеральной демократии прекрасно защищала цензура, о которой мало кто знал. И кое у кого может возникнуть мысль, что это за общество, где возможен подобный обман?
Мы не раз подчеркивали, что заразившая мир страшная ложь придумана еврееями. Однако следует быть справедливым и вспомнить тех немногих мужественных евреев, которые выступили или продолжают выступать против этой лжи: Стефэна Пинтера (США), Доммерго де Полякко (Франция), Эсфирь Гросман (Израиль), Дэвида Коула (США) и горстку других, прежде всего родившегося в Польше Юзефа Гинсбурга, писавшего под псевдонимом Гидеон Бург и умершего в 1990 году в преклонном возрасте. Бургу пришлось сильно поплатиться за свою деятельность по раскрытию исторической правды и установлению взаимопонимания между народами: его презирали единоверцы, могилу его жены осквернили хулиганы, книгу «Майданек во веки веков?» отметила и заклеймила западногерманская юстиция. В этой книге Бург рассказывает на своеобразном немецком языке (его родным был идиш) [363]:
Landmann, s.38