Символизм сосуда появляется даже на высшем уровне как сосуд духовной трансформации. Хотя христианство старалось, как могло, чтобы его подавить, матриархальный символизм сохранился, и не только в чаше Тайной Вечери или в мифическом Граале.
Дохристианский бассейн для омовения означает возвращение в загадочную матку Великой Матери и ее воды жизни. Бассейн для омовения, который в иудаизме сохранил свое ритуальное значение вплоть до наших дней, стал в христианстве купелью трансформации, которая является, как мы видим из произведений искусства, (Рис. 73) возвращением в изначальное яйцо истока. (Илл. 168) По этой причине крестильная купель – это сосуд трансформации;[120] это не только верхушка древа жизни, но и источник жизни, который благодаря нисходящей вышней воде Святого Духа становится алхимическим сосудом обновления. (Илл. 173)
Рис. 73 Крещение
Иллюстрация из Библии де Рода, XI в.
(Илл. 169) Рай тоже может считать трансформирующим местом «в сосуде». Но поскольку «отпадение от благодати» связано не с древом жизни, а со смертоносным древом познания, райский сосуд жизни в связи с этим становится смертоносным сосудом негативной трансформации, ведущей вниз, в подземный мир, в распахнутую пасть ада. В христианской сфере сосуд остается, конечно же, вместилищем противоположностей;[121] но как приемник низшей силы, он противостоит высшей силе Святого Духа, как голубю, а как вышняя вода стекает в него и оплодотворяет. (Илл. 173)
В противоположность этому, мы находим позже в алхимии возрождение первоначального матриархального символизма сосуда, содержащего все. Этот важный аспект алхимии следовало бы обсудить детально в другом месте, здесь указание на символизм одного рисунка будет достаточным. (Илл. 170) Это изображение древнего космического яйца, повсеместно известного символа изначального матриархального мира, которое как Великий Круг содержит в себе вселенную. В его основании лежит дракон хаоса материи; на высшем уровне, тоже териоморфичный, находится дух, который как голубь, т.е. «святая птица-дух», является квинтэссенцией того, что исходит от духа. Его развитие предполагается двумя символами роста. Деревья солнца и луны означают мужское и женское начала в полярном напряжении, нуждающиеся в синтезе; Переплетенные, но иерархически упорядоченные фигуры тела, души и духа также являются символами восходящей трансформации в матке Архетипического Женского. Над фигурой духа с его распахнутыми руками парит верхняя птица Великой Матери, голубь Святого Духа – высшее духовное начало.
На многих других изображениях алхимический принцип роста также символизируется восходящей змеей. Змея часто, и не только в библейской истории о рае, является «духом» дерева, как и сосуда.[122] Связь между жезлом и змеей, которую можно найти уже в до-династическом Египте, появляется во многих мифах как зачастую противоречивый, но всегда нуминозный и божественный дух процесса роста, чье значение недоступно для разума.[123] Этот феномен доминирует в символизме «отпадения от благодати», ведущего к сознанию, а также в символизме алхимии.[124]
На нашей иллюстрации трансформирующий процесс, восходящий из сосуда, представлен столпом-древом, вокруг которого дважды обвита змея противоположностей, которые должны быть объединены.[125] Это дерево увенчано Меркурием-Царицей со скипетром в руке. Скипетр – это сочетание обвитого змея исцеляющего жезла Гермеса и Асклепия и скипетра с лилиями, который на Крите уже был символом богини и царицы. Бисексуальность Меркурия указывает здесь на соответствующую обоеполую уроборическую природу Архетипического Женского, которое сочетает форму девы-богини (лилия) с характером порождающей трансформации и исцеления (кадуцей).
(Илл. 118) Оба символа снова появляются на более позднем изображении Благовещения. Здесь ангел держит посох спасительного оплодотворения, который в то же самое время является посохом трансформации и исцеления. Но рядом с Марией стоит сосуд, который и есть она сама. На боку этого сосуда находится гостия с именем божественного сына, а над ним возвышается лилия критской богини-девы. Значит, этот сосуд – это сама богиня, носящая божественного сына-ребенка, а Мария – безо всякого сознательного намерения со стороны художника – снова становится богиней начала.