Она посмотрела на меня с недоверием.
— А мы сможем вернуться обратно?
— Вряд ли. Из будущего и из прошлого еще никто не вернулся. Но ведь это будущее! То самое… Мы немного опередим свое время. Ну хотя бы на полсотни лет. Далеко забираться не стоит. Разумеется, до двухтысячного можем дотянуть и так: нам будет всего лет по восемьдесят!
— Ну нет уж. Хочу сейчас…
— Решено…
Мы обошли «Врата» с северной стороны. «Врата» оказались полыми, своеобразным помещением, внутри которого, по всей видимости, хранилось какое-нибудь музейное имущество. Мы увидели железную дверцу с замком — круглая замочная скважина. Над фиолетово-медной дверцей находилось пыльное оконце с треснувшим стеклом. В тылу «Врат» было неуютно, очень уж пустынно. По всей видимости, сюда давно никто не заглядывал. Больше того: дверца оказалась незапертой: стоило притронуться к ней, как она звякнула и открылась. Мы заглянули внутрь: чернота… Но особая: будто откуда-то тянуло ветерком — пронзительным, чистым и холодным…
— Ты как дама — первая!
— Охотно уступаю дорогу. Только не попади ногой мимо координаты времени.
— Не беспокойся. Лишь бы не вляпаться во что-нибудь французское…
Вот уже вторую неделю жили мы в храме Творчества Ундур-гэгэна. Храм примостился на высокой скале, с трех сторон его заслонили высокие деревья, и только на юг открывался широкий обзор. Там, за отрогами Хангая, начиналась Гоби, превращенная с некоторых пор в гигантский заповедник.
Мы были молоды, полны сил, а совсем недавно к нам пришла слава. Это случилось после того, как мы с помощью наших монгольских друзей из Улан-баторского университета нашли в горах Шивэт, в развалинах древнего дацана, еще одну бронзовую статую богини Тары работы Дзанабадзара. Внутри статуи обнаружили сверток — полное жизнеописание той, которая была возлюбленной и помощницей великого ваятеля. Жизнеописание, возможно, составил сам Дзанабадзар. Было названо ее имя, имя ее отца. Жизнеописание заканчивалось необычно, стихами, которые якобы начертала на стене Паганского храма некая бирманка Амона, жившая в пятнадцатом веке:
Не исключено, стихи выражали настроение самого Дзанабадзара, потерявшего возлюбленную.
Сенсация века! Такой сенсацией в прошлом столетии было разве что открытие ученым Козловым и его помощниками Симуковым и Кондратьевым гуннских могил. Нам пришлось бежать и от докучливых корреспондентов, и от друзей. Тайно вернулись в храм Творчества Дубхан и поселились здесь в уцелевшей каморке. На наше счастье, разыгрался свирепый весенний шурган, который отгородил нас от всего живого мира. Ветер приносил из Гоби желто-коричневые тучи пыли, отроги Хангая гудели от яростных ударов разбушевавшейся стихии. Древние стены Дубхана глухо ухали, сотрясались.
А нам было хорошо. Мне недавно исполнилось двадцать пять, Марии было и того меньше. Мы еще только начинали, и вся жизнь лежала впереди. Несмотря на наше открытие и успех, мы еще только нащупывали дорогу: чему посвятить себя?.. Профессии, связанные с электроникой, робототехникой, атомной энергетикой и космонавтикой, не находили в нас отклика. Мы больше тяготели к искусству, литературе, к психологии художественного творчества, к законам символической формы сознания, к психологической реконструкции и неформализуемым процессам. Мы с Марией как бы выбивались из общей картины, когда шло повальное увлечение проблемами математического способа мышления, когда выделяется главное и беспощадно исключается малозначащее.
Спальные мешки, импровизированный стол из камней и чемоданов, зажженные стеариновые свечи… Нас это вполне устраивало.
Как сладостно гудел ураган за стенами нашего убежища! Пищу готовили на костерке. Звонкий ключик бил прямо из скалы. Читали, спорили, валялись просто так.
Я только что закончил «Этюды о творчестве», и Мария взяла на себя роль рецензента. Ее суждений я всегда немного побаивался: в оценках отличалась категоричностью, перед которой отступала даже логика.
В подрагивающем желтом пламени стеариновой свечи пространство сужалось до небольшого мерцающего круга, который окаймлял склоненную голову Марии. Я видел нежный овал ее лица, сдвинутые тонкие брови, волнистые волосы, закушенную губу. Иногда она отрывалась от рукописи, бросала на меня огненный взгляд и снова принималась за чтение.