Кремер тяжело вздохнул.
— Я не знал всего этого, — сказал он. — Мы встречались. Но то были мимолетные встречи. Официальные, что ли. Мне хотелось ближе сойтись с ним… Мы ведь с ним — «сверстники», он года на два моложе… И вот он умер… Трагическая неожиданность. Подобные личности всегда умирают неожиданно… Говорят, он родился в Днепропетровске, жил на Дону… Чисто человеческая досада: не дожить нескольких месяцев до тридцатой годовщины разгрома гитлеровцев!.. Слишком много упущенных возможностей.
У его рта обозначилась складка, морщины на лбу стали резче. Глаза казались потухшими: главные встречи мы откладывали на неопределенное будущее — успеется! А будущее может не состояться… Вот оно и не состоялось…
— Мне хочется увидеть его памятник — ансамбль на Мамаевом кургане… — произнес негромко Кремер.
Помню, когда я впервые увидел Кремера, то, еще не зная, кто он, подумал: наверное, представитель портовых рабочих или горняков…
Этакий приземистый крепыш. Энергичное лицо, густые волосы зачесаны назад, залысинки, острый подбородок и особое выражение рта, с чуть выпяченной нижней губой, присущее людям тяжелого физического труда. Ему было под семьдесят, но глаза глядели остро, я бы даже сказал, пронзительно и словно бы настороженно.
Как выяснилось, он в самом деле вырос в среде рурских горняков. Ему не было и семи, когда остался круглым сиротой. Горнорабочий взял в свою семью. Кремер закончил гимназию в Эссене. В двадцать восьмом вступил в компартию. Учился у Герстеля в Высшей школе изобразительного и прикладного искусства в Берлине. Потом начались поездки: Париж, Лондон, Рим. Одним из первых его бронзовых рельефов следует считать «Гестапо». Рельеф выполнен в тридцать шестом.
Кремер не раз бывал у нас в Советском Союзе, в Москве, Ленинграде и других городах.
Сегодня утром в его мастерской я видел скульптуры, от одного вида которых стыла кровь: облысевших матерей с детьми-дистрофиками и мертвыми детьми из концлагеря Равенсбрюк. «Мать солдата», «Мать рабочего»… — целая галерея скорбящих матерей. «О Германия, измученная мать» — это все та же высохшая от голода и страданий мать, брошенная за колючую проволоку Маутхаузена, претерпевшая все надругательства. От ее лица, с глубокими глазницами и впалыми щеками, трудно оторвать взгляд. Здесь предельно выражена трагедия целого народа.
Когда мы вошли в мастерскую, Кремер трудился над большой фигурой «Распятого». Но то был не сын божий, а распятый рабочий, пролетарий, полный собственного достоинства и ненависти к угнетателям боец.
И каждой статуе предшествовали десятки рисунков. Имелись и отдельные рисунки, наброски сюжетов.
Есть у него и свой «Сон разума» — графическая работа. На спящего устрашающе надвигаются танки, у ног наступают вооруженные до зубов гномики в эсэсовской форме, ночная птица распростерла крылья. Есть и другой рисунок: «Сон» — «распятый» сошел с креста и протягивает руки к знамени с красной звездой и портретом Маркса.
Как зачарованный смотрел я на «Голову умирающего солдата» из бронзы. Скульптура, так же как и фигуры многих «скорбящих женщин», была создана в тридцать пятом — тридцать седьмом годах. «Голова умирающего солдата» — автопортрет Фрица Кремера. Худое тонкое лицо, торчащий нос, глаза, прикрытые веками, и печальный рот, сведенный предсмертной судорогой… Он видел себя задавленным, умирающим бессмысленной смертью. И это вовсе не Кремер, а целое молодое поколение его сверстников, гибнущее под пятой фашизма. «Голова», как и «скорбящие женщины», — протест художника. Изобразить себя умирающим или мертвым — подобная фантазия еще ни одному скульптору не приходила на ум: это ведь крайняя степень отчаяния…
Кремер шел по следам неслыханных преступлений фашизма, навеки запечатлел их, чтоб никогда не наступал сон разума. Такое искусство требует мужества.