Будь жив Карнарвон, подобный конфликт вообще не произошел бы. Уж лорд-то обязательно нашел бы способ с помощью личных связей и своего шарма снять напряжение. Но он умер, а Картеру не хватало необходимых навыков, чтобы избежать конфликтных ситуаций. Упрямство его характера усугублялось раздражением человека, полагавшего, что гробница Тутанхамона — это его собственность.
Лако и египетские официальные лица крайне обрадовались такому развитию событий: теперь Картер сам шел к ним в руки. Если он блефовал, то они были просто счастливы разоблачить этот обман. В конце концов, египтянам до смерти надоели своеволие и надменность иностранцев, понаехавших в их страну. Опрометчивый поступок Картера привел к тому, что контракт, составлявший основу концессии, данной Карнарвону, был расторгнут и аннулирован Пьером Лако, который во всеуслышание объявил, что египтяне сами завершат исследование гробницы.
Картер, очевидно, рассчитывал на то, что его будут видеть в образе жертвы ситуации. Он надеялся предстать бескорыстным, самоотверженным ученым, желающим только одного — чтобы его оставили в покое и дали заниматься любимым делом.
Однако эти надежды не оправдались. Он ничего не сделал для того, чтобы завоевать благожелательность мировой прессы, поэтому в одночасье превратился в глазах всех газетчиков в главного виновника конфликта и главного злодея. Его начали изображать как опасного безумца, который ради собственных мелочных прихотей готов подвергнуть опасности сокровища юного фараона. Друзья и сторонники один за другим начали дистанцироваться от Картера. И тогда в отчаянии он решил прибегнуть к самому грубому средству решения проблемы — судебному разбирательству. Все пришли в ужас. Перси Ньюберри даже получил телеграмму с Даунинг-стрит, в которой говорилось следующее: «Уговорите Картера от имени высшей власти отказаться от судебного иска. Постарайтесь прийти к полюбовному соглашению с египетскими властями» [190].
Однако, как обычно, Картер никого не слушал и 25 февраля в компании с Мейсом направился к адвокату, чтобы обсудить с ним линию поведения в суде. 8 марта Уайт-холл сделал попытку связаться с Альминой Карнарвон, чтобы попытаться уговорить ее встретиться с Картером. Однако вдова лорда Карнарвона в тот момент находилась в дороге по пути в Южную Африку, так что эта попытка британских чиновников не увенчалась успехом.
Ситуация становилась тупиковой, а потом, когда, казалось, наметился какой-то выход, английский адвокат Картера Ф.М. Максвелл сделал опрометчивое заявление в адрес египетского правительства, которое в тот момент возглавлял крайне националистически настроенный премьер-министр Саад Заглул. Следует еще отметить, что премьер был человеком, однажды побывавшим в британской тюрьме, а Максвелл как-то раньше даже предлагал его повесить как террориста. Так что трудно было представить более неудачное время для адвокатского обращения. Максвелл усугубил ситуацию еще и тем, что на открытом заседании в присутствии журналистов всех крупнейших мировых агентств безапелляционно заявил, что «египетское правительство ведет себя как шайка бандитов и насильно отстраняет Картера от работы» [191].
Надо иметь в виду, что в арабском мире слово «бандит» практически равнозначно слову «вор» и является одним из самых оскорбительных для человека. Поэтому возмущение было колоссальным. В обстановке нарастания антибританских настроений слова английского адвоката были восприняты обществом как оскорбление, нанесенное всем египтянам. Дело дошло до массовых уличных беспорядков, а положение самого Картера ухудшилось до крайней степени. Теперь уже и британское правительство жаждало его крови. Британских политиков буквально в бешенство привело то, что он своим ослиным упрямством разом разрушил все их хрупкие дипломатические конструкции. В ситуации, когда все было настолько плохо, что, казалось, дальше уже некуда, положение внезапно стало еще хуже.