С темным взглядом, с крестом в воздетой худой руке, стоя на сияющей вершине, к которой плыли желтые, молящие о спасении лица, ждал Франциск Ксаверий.[2] Эллен остановилась и задрала голову, но заметила, что святой смотрел куда-то вдаль, мимо нее. Напрасно пыталась она привлечь его взгляд к себе. Старинный художник изобразил все правильно.
— Не знаю, почему я пошла прямо к тебе, — сказала она, но далось это ей нелегко. Она никогда не понимала тех, которые с удовольствием ходили в церковь и рассказывали об этом блаженствуя, как о великом наслаждении. Нет, никакое это было не наслаждение. Скорее мучение, которое влекло за собой другие мучения. Как будто протягиваешь палец кому-то, кто хочет отхватить всю руку и еще гораздо больше. А молиться? Без этого Эллен с удовольствием обошлась бы. В прошлом году она училась нырять вниз головой, и это было похоже. Нужно было подняться на высокий мостик, чтобы нырнуть в самую глубину. А еще надо было решиться на прыжок, смириться с тем, что Франциск Ксаверий на тебя не смотрит, и еще — забыть о себе.
Но сейчас все должно было решиться. Эллен по-прежнему не знала, зачем она со своей просьбой обращается именно к этому святому, о котором в старинной книге было написано, что он объехал много чужих стран, но умер, когда открылась его взору та страна, о которой он страстно мечтал.
Она изо всех сил попыталась все ему объяснить. — Моя мама на той стороне, но она не может за меня отвечать, никто за меня не отвечает. Если бы ты мог… — Эллен замялась. — Если бы ты мог внушить кому-нибудь, чтобы он за меня поручился! Я бы тебя тоже не разочаровала, лишь бы только мне выбраться на свободу!
Святой как будто удивился. Эллен заметила, что не сказала напрямик то, что имела в виду. С усилием она отодвинула в сторону то, что отделяло ее от нее самой.
— То есть я бы тебя в любом случае не разочаровала — даже если я здесь останусь, даже если я слезами обольюсь!
Святой вроде бы опять удивился, и ей пришлось сделать еще шаг.
— То есть я бы не стала обливаться слезами. Я бы все равно пыталась ни в чем тебя не упрекать, даже если я не попаду на свободу.
И опять ничего — только немое удивление Франциска Ксаверия, и последняя дверь подалась.
— То есть я хотела сказать, я не знаю, что мне нужно сделать, чтобы попасть на свободу.
На глаза у Эллен навернулись слезы, но она чуяла, что в этом разговоре слезы не помогут.
— Прошу тебя: что бы ни случилось, помогай мне верить в то, что есть такое место, где вокруг синева. Помоги мне пройти по воде, даже если я останусь здесь.
Разговор со святым был окончен. Все двери стояли нараспашку.
Набережная
— Возьмите меня в игру!
— Дуй отсюда, поняла?
— Возьмите меня в игру!
— Катись!
— Возьмите меня в игру!
— Мы не играем.
— А что вы делаете?
— Ждем.
— Ждете? Чего?
— Ждем, когда здесь будет тонуть ребенок.
— Зачем?
— Мы его тогда спасем.
— Ну и что?
— А то, что это будет хороший поступок.
— А вы сделали что-то плохое?
— Не мы, а бабушки с дедушками. Это все наши бабушки и дедушки виноваты.
— Понятно. И давно вы ждете?
— Скоро два месяца.
— А много детей здесь тонет?
— Да нет.
— И вы в самом деле хотите дождаться, пока в канал свалится младенец?
— А почему нет? Мы его перепеленаем и отнесем бургомистру. А бургомистр нам скажет: «Молодцы, настоящие молодцы! С завтрашнего дня разрешаю вам садиться на все скамейки. Мы простим вам ваших бабушек и дедушек». — «Спасибо большое, господин бургомистр».
— «Не за что, рад оказать услугу. Большой привет бабушкам и дедушкам».
— А ты хорошо это сказала. Если хочешь, давай прямо сегодня играть с нами в бургомистра.
— Давай сначала!
— Вот ребенок, господин бургомистр!
— Откуда взялся этот ребенок?
— Мы его спасли.
— А как это случилось?
— Мы сидели на берегу и ждали…
— Нет, это не надо говорить!
— Ладно. Мы сидели на берегу, а тут он упал!
— И что дальше?
— Дальше, господин бургомистр, все произошло очень быстро. И мы очень рады, что нам удалось его спасти. Теперь нам можно опять садиться на все скамейки?
— Можно. И гулять в городском парке тоже можно. Ваших бабушек и дедушек мы вам простили!
— Большое спасибо, господин бургомистр!
— Погодите, а что мне делать с ребенком?
— Можете оставить его себе.
— Но я не хочу его оставлять! — с отчаянием крикнула Эллен. — Этот ребенок никому не нужен. Мама у него уехала, а отец в армии. И даже если он встретится с отцом, о маме с ним говорить нельзя. Погодите, с бабушками и дедушками у него тоже не все в порядке: одни правильные, а другие неправильные! Ни то ни се, а это хуже всего, это уже слишком!
— Ты о чем?
— Этого ребенка некуда девать, он ни на что не годится, зачем вы его спасали? Заберите, заберите его обратно! А если он хочет с вами играть, поиграйте с ним, ради всего святого, поиграйте!
— Подожди, не уходи!
— Иди сюда, сядь рядом с нами. Как тебя зовут?
— Эллен.
— Мы будем ждать ребенка все вместе, Эллен.
— А как вас зовут?
— Это у нас Биби. Два неправильных дедушки и две неправильные бабушки, главный предмет гордости — светлая губная помада. Она хочет ходить в школу танцев. Надеется, что бургомистр ей разрешит, если она спасет малыша.
Тот, третий от тебя, — Курт, он в глубине души считает, что это просто курам на смех — всем вместе ждать ребенка. А все-таки ждет. Когда ребенка спасут, он хотел бы снова играть в футбол. У него из бабушек и дедушек трое неправильных, а он вратарь.
Леон — самый старший. Тренируется вместе с нами в спасении на водах, хочет стать режиссером, знает все приемы, два неправильных дедушки, две неправильные бабушки.
Там дальше — Ханна. Она собирается когда-нибудь потом родить семерых детей, а еще она хочет дом на шведском побережье и чтобы муж у нее был священником, и она все время вышивает скатерть. А может, это занавеска для детской в ее новом доме, верно, Ханна? Слишком много солнца вредно. Так вот, она тоже ждет с нами, даже не уходит в полдень ни домой, ни в тень газометра, вон туда, выше по реке.
А это Рут, наша Рут! Она любит петь песни, лучше всего про золотые улочки вдалеке от мук земных. Ее родителей уже предупредили, чтобы в сентябре они освободили жилплощадь, а она все надеется, что у нее будет квартирка на небесах. Мир прекрасен и велик — тут мы все согласны, — по все-таки! Какая-то здесь неувязка, верно, Рут? Концы с концами не сходятся.
Герберт, иди сюда, малыш, он у нас самый младший. У него нога не сгибается, и он боится. Боится, что не сумеет плыть вместе со всеми, когда надо будет спасать ребенка. Но он прилежно тренируется, и скоро у него получится. Из дедушек и бабушек у него трое с половиной неправильные, и он их всех очень любит, а еще у него есть красный мяч для водного поло, и он иногда дает его нам поиграть, верно, малыш? Он — серьезный ребенок.
— А ты?
— Меня зовут Георг.
— Ты убиваешь драконов?
— Я их запускаю, не драконов, конечно, а воздушных змеев. Вот погоди, наступит октябрь, и Рут споет: «Пусть душа твоя взмывает, как воздушный змей» — или что-то вроде того. Что у меня еще есть? Четыре неправильных дедушки и бабушки и коллекция бабочек. Об остальном сама догадайся.
Иди-ка поближе. Видишь, у Герберта старый театральный бинокль, он им все время обшаривает канал. Герберт — наш маяк. А там, на другой стороне, — железная дорога, видишь? А там внизу — старая лодка, в ней все время сидит кто-нибудь из наших.
А если ты пройдешь немного дальше в сторону гор, там будет цепная карусель.
2
Ксаверий, Франциск (1506–1552) — католический святой, иезуит, сподвижник Игнатия Лойолы. Проповедуя христианство, посетил Гоа, затем полуостров Малакку, Молуккские острова, Японию.