Наконец Пройас просто вывалился наружу, стряхнул с себя ладони кого-то из Сотни Столпов, ринувшегося на помощь, и углубился в бо́льший лабиринт, который представляла собой Ордалия.
Мы всего только хлеб…
Ему требовалось время. Время, свободное от обязанностей его ранга, от всех этих невыносимых подробностей, от всех мелочей, которых требовали власть и забота о войске. Чтобы не видеть наваленные туши шранков. Не слышать гимнов, не смотреть на расшитые стены, лица, грохочущие щитами шеренги…
Ему нужно было выехать куда-то из стана, найти укромный, безжизненный уголок, где ему никто не помешает думать.
Размышлять.
Ему необходимо…
Руки легли на плечи Пройаса, и он обнаружил перед собой, лицом к лицу, Коифуса Саубона… самого Льва Пустыни, моргавшего – как было очень давно, под лучами солнца над Каратаем. Его подобие…
– Пройас…
И даже в каком-то отношении немезида.
Старый знакомец посмотрел на Пройаса – и на состояние, в котором тот пребывал, – с удивлением и легким неверием человека, наконец обнаружившего свидетельство справедливости своих подозрений. Коифус до сих пор сохранил былую широкоплечую стать, по-прежнему коротко стриг волосы, теперь уже белые с серебром. На мантии его, как и прежде, располагался Красный Лев, герб дома его отца, хотя огненные очертания зверя сейчас обрамляло Кругораспятие. Он словно и не вылезал из своего хауберка, хотя кольца кольчуги теперь были выкованы из нимиля.
На какое-то мгновение Пройасу показалось, что прошедших двадцати лет не было, что войско Первой Священной войны все еще осаждает Карасканд на жестокой границе Каратая. Или, быть может, ему хотелось поверить в более мягкую и наивную реальность.
Пройас провел ладонью по лицу, вздрогнул, ощутив влажные следы слез.
– Что… что ты делаешь здесь?
Пристальный взгляд.
– Похоже, то же самое, что и ты.
Король Конрии кивнул, не находя нужных слов.
Саубон нахмурился, но благожелательно и по-дружески.
– То же самое, что и ты… Да.
Прохладный воздух все теснее обнимал их, и к ноздрям Пройаса прикоснулся запах мяса: и того, что готовилось на огне, и того, что начинало тухнуть.
Мяса шранков.
– Он вызывает меня на совет… – пояснил Саубон. – Уже не первый месяц.
Пройас судорожно глотнул, все понимая, но тем не менее не осознавая.
– Не первый месяц?
Мир – это житница…
– Конечно, не так часто, как в самом начале Ордалии.
Пройас заморгал. Удивление садовыми граблями взбороздило его лоб.
– Значит, ты говорил с… с… Ним?
Король норсираев немедленно ощетинился, почувствовав обиду.
– Я – экзальт-генерал, такой же, как и ты. Я возвышаю свой голос с той же беспощадной искренностью, что и ты. Я пожертвовал столь же внушительной частью своей жизни! Даже большей! Так почему он должен выделять именно тебя?
Пройас смотрел на него как дурак. А потом качнул головой с большей энергией, чем намеревался, – как безумец или как нормальный человек, отмахивающийся от шершней или пчел.
– Нет… Нет… ты прав, Саубон…
Король Карасканда усмехнулся, впрочем, нотка горечи превратила гримасу в оскал.
– Приношу извинения, – проговорил Пройас, склоняя подбородок. Давняя вражда всегда заставляла их соблюдать правила этикета.
– И тем не менее ты недоволен моим присутствием здесь.
– Нет… Я…
– Скажешь ли ты то же самое нашему господину и пророку? Пф! Ты всегда слишком торопился польстить себе фактом его внимания.
Буравящее жало взгляда Саубона заставило Пройаса почувствовать себя ребенком.
– Я… я не понимаю тебя.
Как возникает впечатление о сложной личности? Пройас всегда считал Саубона упрямым, деятельным, даже неожиданно хрупким человеком, склонным к приступам едва ли не преступного безрассудства. Саубон никогда не смог бы превзойти его собственную потребность в доказательствах даже перед всевидящим оком Анасуримбора Келлхуса.
И тем не менее этот человек стоял перед ним, очевиднейшим образом оказавшись сильнейшим из двоих.
Высокий норсираец задрал подбородок в хвастливой галеотской манере.
– Ты всегда был слабым. Иначе зачем он взял тебя под свое крыло?
– Слабым? Я?
Вялая улыбка.
– Тебя ведь учил колдун или я ошибаюсь?
– О чем ты?
Саубон отступил к подобному горе силуэту Умбилики.
– Быть может, он не дает тебе наставления… – проговорил он, прежде чем уйти. – Быть может, он извлекает яд из твоей души.