Саубон, в конце концов, так и остался Саубоном.
Пройас проводил старого знакомца взглядом, проследил за тем, как он исчез в черных недрах императорского павильона, и обнаружил, что не в состоянии сдвинуться с места. Он так и застыл в лабиринте ходов за пределами Умбиликуса, поначалу взирая по сторонам, а потом уже прячась, пригнувшись среди ширм из пятнистого холста, уселся как прикованный к месту. Размышляя об этом впоследствии, Пройас поймет всю чистоту своего бдения, опровергнувшего карнавал предчувствий и мыслей, терзавших его душу. Осознает, что человек по имени Пройас и не ждал вовсе…
В отличие от Пройаса Большего.
Целых две стражи, не смыкая глаз, просидел он в пыли, ощущая, как ранят глаза песчинки при каждом движении век.
Умбиликус являл собой центр Великой Ордалии, место пересечения всех путей, подобно артериям вившихся и расходившихся по унылым равнинам. На его глазах ровные ряды людей превращались в редкие цепочки, разбивались на отдельные звенья, на воинов, как будто бы не имевших цели, и только попусту бродивших. Многие замечали его в сумрачном закутке, и какова ни была их реакция, — беглый взгляд или кривая ухмылка, — в ней ощущалась непонятная неприязнь. Пройас ждал, и свет Гвоздя Небес пролился на потертые, видавшие всякую непогоду палатки; ждал, стараясь не смотреть на людей, проходивших мимо, превращавшихся в тени, становящиеся всего лишь напоминанием о Человеке.
Он узнал Саубона, еще толком не разглядев знакомца, таким заметным был его широкоплечий силуэт. Свет звезд припудривал его волосы и бороду, лунный свет добавлял блеска кольчуге на противоположном плече. Свет факелов разрисовывал его фигуру оранжевой и коричневой красками.
Пройас шевельнулся, чтобы окликнуть, однако дыхание его окаменело, сделалось слишком тяжелым для того, чтобы его можно было сдвинуть с места. Он мог только наблюдать, оставаясь на месте, словно пес или ребенок в пыли.
Уверовавший король Карасканда шагал с непонятной целеустремленностью, словно человек, обдумывавший неясное для него самого, но неприятное дело, мешающее ему отойти ко сну. Пройас, казалось, словно съеживался с каждым его шагом — что за позорное безумие его осенило? Он словно превратился в нищего, опасающегося трепки, изнемогая от голода. Что низвело его к такому положению?
Или кто?
Саубон шел, ни на что не обращая внимания, пока не поравнялся с Пройасом. А потом, повинуясь какому-то собачьему чутью, повернулся к нему.
— Ты ждал все это время… здесь… меня?
Пройас заглянул ему в лицо, пытаясь прочесть на нем какие-то следы собственной мягкой как воск неуверенности. И не увидел её.
— Между нами разлад, — проговорил Пройас, недовольный слабостью своего голоса. — Мы должны переговорить.
Норсирай внимательно посмотрел на него. — Разлад есть, это да… но не между мной и тобой.
Сделав пару шагов, он опустился рядом с Пройасом на расстоянии протянутой руки. — Что гложет тебя, брат?
Пройас попытался прогнать страдание со своего лица. Он провел по щеке ладонью, словно пытаясь смахнуть невесть откуда взявшегося клеща. — Что меня гложет? — Он ощущал, как складывается глубочайшее непонимание, как ошибочные предположения грозят сделать их разговор комичным.
Саубон взирал на него со своего рода насмешливой жалостью.
— То, что он говорит нам, — наконец, с интонацией заговорщика проговорил Пройас. — Тебя не смущает то, во что ты прежде верил?
Саубон прикусил нижнюю губу и кивнул. Ближайший факел ярко вспыхнул под порывом ветра. Золотые завитки скользнули по кольчуге Уверовавшего короля Карасканда и погасли.
— Да, я встревожен, но не в такой мере как ты.
— Так, значит, он рассказал тебе! — Прошипел Пройас, наконец, осознавая причину, заставившую его погрузиться в это безумное ожидание.
Серьезный кивок. — Да.
— Он рассказал тебе о Боге Богов!
Король Коифус Саубон нахмурился… морщины птичьими лапками разбежались от уголков его глаз.
— Он сказал мне, что ты будешь ждать здесь… ждать меня.
Пройас заморгал. — Что? Ты хочешь сказать, что он… он…
Ладонь норсирайского экзальт-генерала прочно легла на его плечо.
— Он велел мне быть добрым.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Инъйор Нийас
Нельзя утешить того, кто притворяется, что плачет.
— Пусти… — бросила Серва брату, башней стоявшему рядом под ветром.