Имперский принц нахмурился и расхохотался — как положено бестолковому восьмилетке. — Что ты…
— Святейший дядя рассказал мне, Кель.
Грохот вражеских барабанов прокатывался по небесам.
— Что он рассказал тебе?
Она казалась изваянием, богиней какого-то ничтожного племени.
— Я знаю, что произошло с Инрилатасом, с Шарасинтой и-и… — Она остановилась на вдохе, словно бы дыхание её отсекло какой-то бритвой. — И Самар-мармасом.
Страх. Он предпочел бы увидеть на её лице страх, признак опасности, любой отзвук его власти, однако видел лишь то, в чем нуждался — бездумную уверенность.
Молчи. Прикинься слабым.
Она удивила мальчика тем, что сумела, хоть и неловко, но всё же, опуститься на колени возле его ног, не смотря на сложный каркас её юбки. Кельмомас впервые понял, сколько хитроумия вложила она в эту конструкцию со всеми её пружинками и зажимами. Мужской запах её тела коснулся его ноздрей.
— А скажи-ка мне, Кель… — начала она.
При желании он мог бы легко заколоть её.
Она казалась каким-то бледным чудовищем… чуть выкаченные глаза, веки с розовыми ободками, что-то трупное в очертаниях тела — буквально всё в ней вселяло отвращение. И её кожа при всей своей бледности казалась такой тонкой, её можно порвать ногтями… если он пожелает.
— Я должна-должна знать…
Ужас вселяло только бездонное безразличие её взгляда.
— Это ты убил лорда Санкаса?
Он был неподдельно изумлен.
Она взирала на него со щучьей безжалостностью, мертвыми, лишенными выражения голубыми глазами. И он впервые почувствовал… страх перед её нечеловеческим умом.
Пусть себе смотрит… пробормотал его близнец.
— Вчера вечером ты выходил на улицу? — спросила она.
— Нет.
Пусть посмотрит…
— Ты спал?
— Да.
— И даже не знал о возвращении лорда Санкаса?
— Нисколько!
Взгляд её вновь сделался невозмутимым, движения ходульными и безжалостными движениями автомата, лицо столь же невыразительным, как открывающийся под солнцем цветок подсолнуха.
— Так что же? — воскликнул он.
Телиопа без дальнейших слов вскочила на ноги, и повернулась к нему спиной, прошелестев нелепой юбкой.
— Ну, а если бы это я убил его? — окликнул мальчик сестру.
Она помедлила остановленная каким-то крючком в его голосе, а потом снова повернулась лицом к нему.
— Я сказала бы матери, — ответила Телиопа ровным голосом.
Он постарался смотреть вниз на большие пальцы. Грязь въелась в завитки на подушечках, в складки на костяшках. Интересно, сколько времени потребуется для того, чтобы закопать её здесь? Сколько времени ещё ему отпущено?
— А почему ты уже не сказала ей?
Он ощущал на себе её внимательный взгляд — и удивился тому, что все эти годы полностью игнорировал её. Насколько он помнил, она всегда слишком старалась чтобы её не забыли, a теперь…
А теперь она становилась следующим глазом, который следует выколоть.
Кровь на белой коже всегда кажется как-то ярче…
— Потому что столица нуждается в своей императрице, — проговорила она голосом, исходящим из её собственной тени — а ты, младший брат, сделал её слишком слабой… слишком надломленной, чтобы услышать про твои преступления.
При всей деланной тревоге и раскаянии, в которые он постарался облачить собственные манеры и выражение лица, Анасуримбор Кельмомас усмехнулся в душе. Его близнец панически вскрикнул.
Истина.
Всегда становится таким бременем…
Небольшой столик, крытый белой шелковой скатертью, находился посреди дороги в шагах тридцати от Эсменет, стоявшей на Маумуринских воротах. Посреди него был водружен синий стеклянный кувшин, лебединую шею и тулово которого окутывала золотая сетка, украшенная семнадцатью сапфирами. Рядом с ним была оставлена пустая золотая чаша.
Фаним потребовали начать переговоры сразу же после рассвета. Посольство возглавил ни много, ни мало, сам Сарксакер, младший сын Пиласканды, бесстрашно подъехавший к тому месту, где его уже могли достать стрелой, и забросивший копье с посланием как раз туда, где теперь стоял столик. Известие оказалось простым и лаконичным: в четвертую стражу после полудня, падираджа Киана встретится с Благословенной императрицей Трех Морей у Маумуринских ворот, чтобы обсудить условия взаимного мира.