«Я разузнала, где кольцо, – торжествующе сообщила ей Свобода. – Отец сам рассказал, стоило только тряхнуть его покрепче. – И расхохоталась: – Тебе надо было назвать меня Победой, матушка, потому что это и есть моя суть!»
Но до полной победы было ещё далеко. Тело стало чужим, холодным, Свобода точно в скользкое болото окунулась и тут же выскочила обратно.
«Брр, – передёрнулась она. – Это что ещё за напасть?»
«Твоё сердце остановилось, дитя моё, – скорбно вздохнула матушка. – Ты умерла…»
«Ну, это мы ещё посмотрим», – процедила Свобода.
Расстояния для неё тоже ничего не значили. Силой мысли она швырнула себя в головокружительный полёт и уже спустя несколько гулких мгновений ворвалась в покои князя Ворона. Тот не спал – трудился в своей мастерской среди сосудов с зельями и под светом прозрачного шара писал что-то на листе выделанной телячьей кожи, зажимая в одной глазнице круглое стёклышко. Князь-чародей вскинул на Свободу взгляд, но ничуть не удивился. Он видел её, словно она пришла к нему в своём плотном теле.
– Здравствуй, родная… Что-то случилось? – рассеянно спросил он, очевидно, мыслями ещё находясь во власти своей работы. За стёклышком его глаз казался до смешного огромным.
«Да в общем-то, сущий пустяк, батюшка, – усмехнулась Свобода. – Я там… э-э… умерла немножко. Совсем чуточку… А ожить никак не получается, хоть убей! Сердце остановилось. В общем, дело гиблое. А мне смерть как надобно вернуть кольцо, которое отец у меня отнял! Ежели не верну, то не смогу вовремя попасть на свидание к моей возлюбленной Смилине. А я её люблю очень, батюшка… Ну просто до смерти!»
Князь выронил глазное стёклышко и вскочил, опрокинув несколько сосудцев со снадобьями.
– Кхе… Кхм! Однако!.. – взволнованно кашлянул он. – Я сейчас, доченька. Сейчас, родная, потерпи.
Он раскинул в стороны руки, словно крылья, и превратился в огромную чёрную птицу. Окно само распахнулось, и он вылетел в осеннюю дождливую ночь, а Свобода устремилась за ним.
Ворон летал со скоростью мысли. Они одновременно очутились в покоях княжны, и птица приземлилась на пол уже человеком в чёрном плаще. Князь кивнул матушке:
– Здравствуй, Сейрам. Рад тебя видеть.
«И я рада, – ответила та с чуть приметной улыбкой на мертвенных губах. – Благодарю тебя за всё, что ты сделал для меня и Свободы».
Ворон склонился над телом княжны и достал откуда-то из рукава длинную и тонкую золотую иглу. Коротко размахнувшись, он всадил её безжизненной оболочке в сердце и дунул в торчащий наружу конец. Тело дёрнулось и захрипело, и незримая сила поволокла Свободу к нему. Она превратилась в один измученный и долгий вздох, втянутый ожившей грудью…
Пробуждение было мучительным. Она барахталась в болоте слабости, пытаясь найти свои руки и ноги, но они были разбросаны по всей земле – в сапогах-скороходах не обойти, не собрать. Из-за пелены тумана кто-то ласково звал её:
– Свобода, ягодка моя… Проснись, открой глазки! Я с тобой, моя родная…
Руки нашлись. Она принялась разгребать ими туман, и он расползался клочьями под её яростным напором, пока не открылось оконце в мир. В этом оконце сияли синие кошачьи глаза, полные тревоги и нежности, и Свобода устремилась к ним. Тело вернулось из небытия бесчувственности, но очень слабое, непослушное и тяжёлое. Чтобы им управлять, требовались невероятные усилия, но Свобода справилась. Руки воскресли двумя лебедиными шеями и обняли Смилину.
– Свобода… Ладушка моя, – проговорила женщина-кошка.
– Меня зовут не Свобода, а Победа, – преодолевая неповоротливость губ, улыбнулась княжна. – Чтобы быть с тобой, я всё смету на своём пути. Даже саму смерть.
– И всё же со смертью не стоит шутить, – гулко раздался глубокий голос князя Ворона. – Хотя следует признать, что ты очень упорная девочка.
Девушки-служанки беспрестанно плакали, и Ворон выпроводил их всех, чтоб не мешали, после чего сам с понимающей добродушной усмешкой покинул покои и тихонько прикрыл дверь, дабы дать влюблённым побыть вдвоём.
– Прости, что опоздала на встречу, – прошептала Свобода, утопая в незабудковой ласке любимых очей. – Отец забрал кольцо, но я вызнала, где оно лежит. Мне нужно было только вернуться в своё тело…
– Я ждала тебя, – тепло дохнула Смилина ей в губы. – Мне было неспокойно, сердце подсказывало, что с тобою что-то случилось… – Оружейница вздохнула, уткнулась лбом в лоб девушки. – Так и оказалось. Я набралась смелости явиться во дворец, чтобы честно и открыто просить твоей руки у твоего батюшки. Хватит этих встреч тайком.
– А меня ты спросить забыла? – Лукаво щурясь, Свобода нежилась в сильных руках. В этих несокрушимых объятиях можно было ничего не опасаться.
Пушистые ресницы Смилины смущённо опустились.
– Ой… Да я подумала, что ты уже как бы… Ну ладно. Ладушка, ты согласна стать моей женой?
– Ну вот, другое дело. – Свобода с шутливым одобрением кивнула. И уже без смешливых ужимок, тепло и просто, от всего своего возвращённого к жизни сердца ответила: – Да, Смилинушка, я согласна.
В глазах оружейницы заплясали жаркие огоньки, губы дрогнули в счастливой улыбке и крепко прильнули к губам княжны. Их поцелуй прервал гневный возглас князя Полуты:
– Этому не бывать никогда!
Тот стоял в дверях с обнажённым мечом, направляя острие в сторону Смилины и сверля её ненавидящим взором. Женщина-кошка была вооружена только белогорским кинжалом, который был заткнут за её алый праздничный кушак, но к нему она даже не прикоснулась. Спокойно поднявшись навстречу князю, она сказала:
– Княже, я пришла с миром. Ты не враг мне. Я люблю твою дочь, и она ответила мне взаимностью.
– Не смей! – рявкнул Полута. – Не смей пятнать это слово своими грязными устами! Любовь тебе неведома, только звериная похоть. Ты – и моя дочь, моя чистая голубка? Никогда этого не будет, покуда я жив!
Слишком слабым было тело, слишком крепко в нём ещё сидели три чаши зелья, чуть не ставшие для Свободы смертельным ядом. От попытки встать дурнота и муть всколыхнулись внутри и одним властным броском уложили её обратно.
– Батюшка… Не думай плохо о Смилине, она ни в чём не виновата, а ты ошибаешься, – только и смогла она прохрипеть.
– Ты многого не знаешь о своей драгоценной Смилине, доченька, – процедил сквозь оскаленные зубы Полута. – Она соблазнила твою мать и теперь тянет свои грязные лапы к тебе. Но я не позволю этому случиться!
Это было как удар копья, брошенного безжалостной рукой. Пригвождённая к постели, Свобода ловила ртом воздух. Смилина стояла перед нею непоколебимо спокойная, в расшитом золотом кафтане – без тени страха и стыда в глазах, только горечь затуманивала их.
– Твой батюшка принял дружбу за любовную связь, – молвила она. – Он вбил себе это в голову, и ненависть его ослепила.
– Ложь, грязная ложь! Стража! – закричал Полута. – Взять её!
Опочивальню наполнили дюжие воины с секирами и обнажёнными мечами. Они окружили Смилину, а она не шевелила и пальцем, чтобы защитить себя. Её ладони вдруг вспыхнули огнём, и оружейница подняла их, как два огромных пылающих цветка, оставаясь при этом полной непоколебимого достоинства.
– Княже, я могла бы ускользнуть от твоих людей, и они ничего не успели бы сделать мне. Я владею силой Огуни и могла бы одним дуновением спалить твой дворец до угольков. Я могла бы уложить всю твою стражу, и мне даже не понадобилось бы для этого оружие. Всё это я могла бы сделать, когда б ты был моим врагом. Но ты не враг мне, ты – отец моей невесты, и я хочу всё решить мирно, по-родственному. В надежде, что ты одолеешь ослепляющий тебя гнев, я проявляю дочернее смирение и покорность. Ты можешь бросить меня в темницу, коли желаешь. Но только лишь потому, что я тебе это позволяю, как моему будущему родичу.
Полута был слишком разъярён, чтобы оценить это. Он даже не соображал, видимо, что никакие замки и решётки не могли удержать женщину-кошку: Смилина именно позволяла взять себя под стражу и увести, на прощание ласково и ободряюще подмигнув Свободе.