– Свобода, пора домой.
– Сейчас, сейчас, – рассеянно отозвалась она. – Мне показалось, что вот тут вода дрогнула…
– Так, всё. – Изяслава отобрала у Свободы кувшин и подхватила её на руки. – Завтра проверим это место, а сейчас домой, отдыхать. Немедленно.
– Пусти, ну что ты делаешь! – заколотила её по плечам Свобода.
Но Изяслава уже шагнула в проход, и они очутились в саду. Смилина как раз поднималась на крыльцо, возвращаясь с работы; увидев жену на руках у княжны, она нахмурилась.
– Что такое?
– Смилина, твоя супруга совсем себя не бережёт, – ответила Изяслава, передавая Свободу оружейнице из рук в руки. – А должна. Думаю, тебе следует забирать её домой, меня она не слушается. – И блеснула улыбкой, отступая к проходу: – Свобода, увидимся завтра. Отдыхай хорошенько, тебе это необходимо.
Она ушла, а неловкое положение осталось. Смилина, внеся Свободу в дом, уложила её в постель и присела рядом. Её брови хмуро и обеспокоенно нависли над незабудковыми блёстками в глазах.
– Ягодка, это что за дела? Что с тобою? Опять себя доводишь?
– Да не тревожься, Изяславе просто вдруг вздумалось меня чересчур опекать. – Свобода села, стирая пальцами с лица супруги рабочую копоть и сажу, которую та ещё не успела смыть.
– С чего это ей вздумалось? – двинула угрюмой бровью Смилина.
– Да откуда ж мне знать? – засмеялась Свобода, ощущая нервный жар на щеках. – Она решила, что я переутомляюсь.
Глаза супруги оставались пристальными, настороженными, излучая голубую прохладу.
– А ты не переутомляешься?
– Вовсе нет. – Свобода заискивающе чмокнула её в нос.
Смилина не отозвалась на заигрывания – по-прежнему глядела на Свободу серьёзно и испытующе.
– Послушай, ягодка… Княгиня ведь как будто тебя не торопит, не ставит сроков. К чему спешить и выматываться, будто тебя гонят кнутом? Ищите потихоньку, понемножку. У тебя ведь теперь помощниц куча – быстрее дело пойдёт. Давай-ка так: чтоб не я тебя вечером ждала, а ты меня. Чтоб к моему приходу ты уже была дома. Поняла, лапушка?
– Смилина, ну… Я же… – начала было Свобода.
– Поняла? Не слышу, – строго оборвала её супруга.
Вздох вырвался из груди Свободы, плечи обвисли, а под сердцем жёг огонёк досады.
– Поняла, – чуть слышно проронила она.
– Так-то. – Смилина склонилась и крепко поцеловала её в губы. – Ну, я умоюсь, а ты ступай за стол. Ты сегодня хоть кушала?
– Да, родная, мы там всегда обедаем, – заверила Свобода. – И делу время, и обеду час.
– Ну ладно, коль так, – бросила через плечо оружейница уже в дверях опочивальни.
На следующее утро Свобода вернулась на то место, где Изяслава отняла у неё кувшин. Сосуд стоял всё там же, и поверхность воды в нём рябила. Свобода торжествующе распрямилась и позвала:
– Изяслава! Тишь здесь!
– Я видела. – Княжна подошла и воткнула в землю красную прапорицу на заточенном древке – метку. И спросила, с нежным беспокойством заглядывая Свободе в глаза: – Ну, как ты? Отдохнула?
– Да, благодарю. – Свобода развернулась к ней лицом, уперев руки в бока. – Вот только прошу тебя: больше не делай так, как ты вчера сделала. Не ставь меня в неловкое положение перед супругой.
– Я не буду, – с лукавыми искорками в глазах улыбнулась Изяслава. – Но только ежели ты станешь относиться к себе бережнее. Ты ведь теперь не только о себе думать должна.
Свобода поморщилась. Эта «ложь во спасение» легла холодным, ноющим грузом на душу.
Но работа заглушала всё. Радость от каждого обнаружения Тиши исцеляла любую боль, любую тревогу. С каждым новым днём очертания подземной реки на карте становились всё точнее, но Свободу действительно вдруг охватило недомогание. Низ живота тянуло, постоянно хотелось спать. Однажды, прочёсывая лесной участок, она зашаталась: деревья поплыли звенящим частоколом, в ушах запело, загудело на разные голоса. Ухватившись за ствол, она кое-как устояла на ногах.
– Свобода! – Изяслава бросилась к ней, поддержала, обняла за плечи. – Милая, что с тобой?
– Ничего, пройдёт, – пробормотала Свобода. И добавила, хмурясь: – Не зови меня «милой».
– Хорошо, милая, не буду. – Ладони княжны ласково касались её щёк, взгляд окутывал тёплыми мурашками искренней заботы.
– Опять? – Свобода отделилась от ствола, выпрямилась. – Пусти меня.
– Прости, прости. – Изяслава, извиняясь, убрала руки, отступила. – Я просто тревожусь за тебя.
Все признаки указывали на то, что её маленькая «спасительная» ложь обернулась-таки правдой. Свобода испытала облегчение: не придётся изворачиваться и врать дальше. Она старалась возвращаться домой раньше супруги, и чаще всего это ей удавалось, но порой она всё-таки задерживалась, и тогда Смилина, подождав немного, шла за нею. Где бы они ни прочёсывали Белые горы в поисках Тиши, оружейница появлялась из прохода и манила жену к себе пальцем. Ей даже ничего не требовалось говорить: Свобода сама виновато и понуро брела к ней, помахав рукой Изяславе и отряду своих помощниц.
– До завтра, сестрицы.
– До завтра, госпожа, – отвечали кошки.
– Увидимся, Свобода, – улыбалась княжна.
Пару раз Смилина заставала их в неоднозначных положениях: один раз Свобода споткнулась, и Изяслава, помогая ей подняться, приобняла её за талию; во второй раз, в прохладный и ветреный день, княжна кутала Свободу в свой плащ, при этом нежно скользнув руками по её плечам. Смилина лишь хмурила брови, но её молчание зловеще звенело, зависая над головой Свободы грозным клинком. Улыбка совсем исчезла с посуровевшего лица оружейницы, и слова из неё приходилось тянуть едва ли не клещами. Бывало, за ужином Свобода что-нибудь рассказывала, а Смилина ела, уткнувшись взором в свою миску, и лишь пару раз хмыкала в ответ. Так ничего и не сказав, она ложилась в постель и сразу отворачивалась, даже не поцеловав жену. А Свобода, затаив вздох в груди и ком в горле, чувствовала себя без вины виноватой.
Заметив, что жена поглощает квашеную капусту и грибы в небывалых количествах, оружейница нарушила свою обычную молчаливость и спросила:
– Что это с тобою?
Свобода с робкой улыбкой ответила:
– Родная, дитятко у нас с тобой будет. Должно, третий месяц уж пошёл.
На лице Смилины не проступило радости, ничто не дрогнуло в нём, а глаза сурово сверлили взором Свободу, вливая в неё мертвящий холод зимнего неба.
– Дитятко? Моё ли? – только и проронила оружейница.
Обомлев, Свобода отшатнулась к стене. В ногах точно сухожилия безболезненно лопнули, суставы порвались, и она сползла на лавку, не сводя взгляда с грозного, каменного лица Смилины.
– Ты что же это, ладушка?.. – слетело с её неживых, разом пересохших и покрывшихся горечью губ. – Откуда ж сомнения такие у тебя?
– А то ты не знаешь. – Смилина вскинула подбородок, пронзая Свободу двумя ледяными кинжалами глаз. – Конечно, княжна-то тебе больше под стать. Не мне, простому ковалю, чета.
Она возвышалась над Свободой, как могучая сторожевая башня – огромная и безжалостная, разом ставшая холодной, чужой и страшной. Такою, должно быть, могли бы её видеть враги земли Белогорской на ратном поле… Отблеск ламп плясал на её черепе, отражался сполохами морозных узоров в очах – тоже чужих, бездонно-враждебных. Руки спокойно висели вдоль её тела. Один удар этого огромного кулака – даже не со всей силы, а так, вползамаха – и голова Свободы расколется, как тыква, о стену… Впрочем, сия мысль была напрасной: Смилина и не думала поднимать на Свободу руку, она даже не пошевелила и пальцем, но та, полумёртвая, прилипла к месту. Попробуй она сейчас встать – и ноги не снесли бы, подкосились.
– Лада… Ты что же… Решила, что я тебе неверна? – Слова мучительно исторгались, цепляясь в горле Свободы, как репьи. – Что я – с Изяславой?..
– А что, неправда разве? – Глаза Смилины не мигнули, всё так же вонзаясь лютой, стылой сталью.
– Нет… Нет, Смилинушка, нет!.. Как ты могла… Как тебе в голову пришло?..
Цепляясь за стену, Свобода кое-как поднялась. Попранное достоинство зашевелилось, зароптало, расправилось внутри жёстким остовом, заставляя поднять подбородок и встать не на полусогнутых ногах, а прямо. Неповинная голова долу не клонится, а в небо глядит. Теперь уже её глаза лучились морозной стужей – праведным негодованием.