– Что тебя пугает, ладушка? Коснись меня, обними… Я – твоя, – молвила Дунава, не сводя с возлюбленной пристально-нежного взора.
Да, этот голос… Вешенка с теплом в сердце узнавала его. Он окликнул её тогда на каменной лестнице, и с этого всё началось.
– Моя ли?.. Не знаю… – Руки девушки заскользили по груди и плечам Дунавы, ощущая каменную твёрдость мышечной брони.
– Отчего же ты сомневаешься? – Дунава стояла недвижимо, позволяя себя ощупывать и изучать.
– Я же совсем не знаю, как ты жила все эти годы. Что делала, о чём думала. Чему радовалась, отчего горевала. – Пальцы Вешенки исследовали выше – длинную сильную шею женщины-кошки, твёрдые очертания её подбородка, ямочку на нём… Скользнули по щекам вверх, подушечками лаская голову – точно зеркально-гладкий мрамор, нагретый солнцем.
Веки Дунавы дрогнули, трепетно сомкнулись: она будто впитывала эти прикосновения с наслаждением и благодарностью.
– Я всё расскажу тебе, лада. Всё, что ты захочешь знать. У меня нет от тебя тайн. Я принадлежу тебе вся – со всеми помыслами, душой, сердцем. Я открою тебе всё, о чём ты спросишь, у нас с тобой впереди вся жизнь для этого. Но самое главное, что тебе следует знать – то, что думала я о тебе. Радовалась нашей грядущей встрече. А горевала оттого, что не могла сделать тебя своею незамедлительно.
Большой палец Вешенки касался губ Дунавы. Рот избранницы тоже изменился: его очертания стали чёткими, более выразительными. Он пил жизнь со страстью, удовольствием и ненасытной жадностью. Став немного жёстче, он, тем не менее, не утратил и искорки молодого задора в своих уголках.
– Все годы нашей разлуки я помнила и любила тебя тогдашнюю – смешную, робкую, неуклюжую, – шепнула Вешенка в тёплой близости от внимательно изучаемых губ. – Я даже представить себе не могла, какою ты вернёшься. А когда увидела тебя – обмерла. Ты стала новой, незнакомой… Но я чую сердцем, верю: нынешнюю тебя я полюблю ещё крепче.
Руки Дунавы, до этого мгновения сдержанно выпрямленные вдоль тела, поднялись и с трепетной бережностью обняли девушку.
– Какие бы изменения ты ни видела во мне, лада, пусть они тебя не пугают. Самое главное осталось неизменным – моя любовь к тебе.
Объятия Дунавы ощущались каменно-твёрдыми, но «камень» этот дышал солнечным теплом и жизнью. А губы оказались на удивление нежными, но то была не безвольная нежность, растерянная и неловкая – нет, теперь эти губы овладевали устами Вешенки глубоко, красиво, мастерски и победоносно. Хотелось сдаться под эту сладкую власть, растаять в ней, что Вешенка и сделала, прильнув к груди избранницы.
– А я? – спросила она, едва дыша сквозь бурю волнения, которую поцелуй пробудил в ней. – Какой показалась тебе я?
Взор Дунавы окутывал её тёплыми крыльями обожания, равняясь блеском с солнечными зайчиками, прыгавшими с сосновых веток к ним на плечи.
– Ты стала ещё прекраснее, лада моя. Моё сердце едва вынесло твою красу – я думала, оно вот-вот разорвётся… Тогда, двенадцать лет назад, я считала, что прекраснее быть уже просто невозможно, нельзя. Теперь я знаю: можно.
То ли объятия Дунавы стали крепче, то ли волнение слишком разыгралось – как бы то ни было, Вешенке не хватало воздуха. Сердце зашлось в бешеном биении, готовое вот-вот вырваться наружу из-под рёбер, а в ушах стоял сосновый звон.
– Ох… Ладушка, пусти, душно мне что-то, – прошептала она.
Объятия Дунавы разомкнулись, но совсем их единение не разорвалось: пальцы девушки остались нежно сжатыми в руках женщины-кошки.
– Тебе нездоровится, лада? – Дунава с тревогой и заботой заглядывала Вешенке в глаза.
– Ничего… Сердце вдруг застучало, зачастило, – ловя ртом воздух и пытаясь улыбаться, пробормотала та. – Даже стоять трудно стало отчего-то…
Земля ушла из-под ног: в тот же миг Вешенка очутилась у женщины-кошки на руках. Близость губ и глаз, тепло дыхания – всё это волновало ещё сильнее, и её закачало, поволокло в звенящую солнечную круговерть. Только родной голос спасительной нитью связывал её с землёй:
– Ладушка, милая, успокойся! Эх, поймать бы твоё сердечко руками, как пташку малую, расцеловать бы… Да только как? Ну, ну… Дыши глубже. Дыши, голубка.
Длинные, медленные вдохи-выдохи успокоили заполошный стук под рёбрами. Наверно, слишком много счастья привалило, вот и захлебнулось сердечко, не снеся такой радости великой.
Вешенка умылась из родника, выпила студёной водицы. Ветерок обдувал мокрый лоб, в ушах ещё тихонько пищало по-комариному, но в груди стало привольнее и спокойнее.
– Полегчало, ненаглядная моя? – Руки Дунавы опустились на плечи девушки, и сердце опять ёкнуло, но не забилось, а лишь нахохлилось воробышком, точно и правда попав в плен ласковых ладоней.
– Да, ладушка… Видать, на радостях моё сердечко зашлось – оттого, что тебя увидало. – Вешенка устало сникла на плечо избранницы, наслаждаясь теплом её сильных рук.
– Беречь надобно твоё сердечко, – мурлыкнула Дунава, прижимая её к себе. – Отныне я не дам ни горестям его коснуться, ни бедам затронуть, ни тревогам уколоть. Я с тобою, счастье моё.
От согревающего и баюкающего «мррр…» Вешенка вся утонула в уютных мурашках, прильнув к твёрдой груди возлюбленной. Всё-таки она не могла отделаться от ощущения, что Дунава высечена из куска скалы, но не глухой, бесчувственной и мёртвой, а тёплой и живой.
– Ты сама словно камень, лада моя, – шепнула девушка.
– Ну, так ведь сила земной тверди во мне, – объяснила женщина-кошка. – У твоей родительницы – к железу да стали дар, а у меня – к камню. Но и тем, и другим Огунь владеет, оттого и родственны силы наши. – И спросила в свою очередь: – Скажи, горлинка, а что это за нахалка на нас там, на лестнице у кузни, наскочила? Кричала ещё, чтоб я руки от тебя убрала… Она что, ухаживательница твоя?
– Не бери в голову, лада, – засмеялась Вешенка. – Мне многие воздыхательницы проходу не дают, да только я всем отказываю, потому как в моём сердце – лишь ты одна, моя единственная и желанная.
– И их нетрудно понять, – усмехнулась Дунава, нежно скользя пальцами по её подбородку. – Лишь раз тебя увидев, уж не забудешь, и засядешь ты в уме и сердце, как заноза. Ну ничего, с этого дня всякая надежда для них утеряна: я тебя никому не уступлю.
– Это мы ещё поглядим, кто кому уступит! – прогремело вдруг.
Вешенка вздрогнула, невольно прильнув к избраннице и ища у неё защиты. Та нахмурилась, оберегая её в объятиях, а перед ними из прохода показалась Соколинка – легка на помине. Грозно сверля Дунаву враждебным взором, она процедила сквозь белые клыки:
– Ежели ты думаешь, что можно двенадцать лет где-то пропадать, а потом вернуться, и н? тебе – девица твоя, то ты крепко заблуждаешься. Не быть ей твоей! Я её люблю давно и так легко тебе не отдам!
– Соколинка, прости, но не люба ты мне, – холодея в предчувствии беды, сказала Вешенка. – А насильно завладеть сердцем нельзя. Оно ещё задолго до тебя было Дунаве отдано.
– Ты не спеши с решением, милая, – с терпким мёдом в голосе, но с льдисто-стальным блеском в очах молвила Соколинка. – В таких делах спешить нельзя. Оттолкнуть – просто, а ежели потом не вернёшь?.. Наиграется она тобою и бросит – вот тогда-то и пожалеешь обо мне!
– Ты как будто не слышишь, что тебе говорят. – Дунава заслонила плечом Вешенку, закрывая её от Соколинки. – Любви нашей с нею ныне двенадцать лет исполнилось, а твоей – без году седмица. Это вот как раз с тобою неясно, чего ты добиваешься – поиграть хочешь или вправду любишь.
Соколинка мерила соперницу оценивающим, досадливо-злым взором. Видела она, какие чудеса Дунава творила с каменной глыбой: такие руки слабыми быть не могли. Но и себя она хилой не считала: как-никак сама Огунь их обеих вскормила силой своей. Вот только чья сила больше – каменная или стальная?
– Подойди-ка поближе, – поманила она Дунаву. – Дай на тебя поглядеть. Или что, струсила?
Вешенка умоляюще уцепилась за руку избранницы, но Дунава ласково накрыла её задрожавшие пальцы своими: