– Ничего, горлинка.
Соперницы сблизились. Дунава стояла невозмутимо, непоколебимая, как грудь береговых скал под хлёсткими ударами волн, а Соколинка на пружинящих ногах расхаживала кругами – то ли примеривалась для нападения, а то ли не решалась наброситься. Головы обеих сверкали на солнце, но Дунава, в отличие от Соколинки, к маслу не прибегала – это Вешенка изведала на ощупь, когда изучала возлюбленную. Обе были великолепно сложены, высоки ростом, но что окажется прочнее – камень или сталь?
– Ну что, сразимся? – предложила Соколинка, встряхивая кистями и разминая плечи. На её пальцах выросли и загнулись кошачьи когти. – До первой крови. Кто из нас первая окровянится – та и проиграла. А победительнице достаётся девица.
– К чему Вешенку кровью пугать? – Прищур бесстрашных глаз Дунавы был насмешливо-спокоен, мышцы – расслаблены. – Лучше – кто кого на лопатки уложит, раз уж тебе так охота силами помериться. Померимся, изволь. Но девушка всё равно останется с той, кого сама любит. Это я считаю справедливым.
– Перестаньте сей же час! – вскричала Вешенка, чувствуя нутром сжимающую и тянущую ледяную лапу страха. – Соколинка, а ты вообще что тут делаешь в рабочее время? Ты в кузне должна быть! Вот и иди, а то всё матушке Смилине расскажу!
– Я отпросилась по семейным делам, – усмехнулась кошка-оружейница.
– Ты ещё и обманщица! – уперев руки в бока, покачала головой девушка.
– Отнюдь, – холодно блеснула очами та, разминаясь и готовясь к поединку. – Вопрос и правда в некотором роде семейный. О том, будет у меня с тобою семья или нет.
– Будет, но не со мной! – топнула ногой Вешенка. – Дунава, и ты не вздумай драться!
– Ты не бойся, горлинка, – мягко молвила её избранница. – Мы же так, в шутку. Побалуемся да и разойдёмся.
Но по льдистым искоркам в очах Соколинки было ясно, что та отнюдь не шутила. Кошки сцепились, как две надвинувшиеся друг на друга горы; каждая давила на соперницу, пытаясь опрокинуть наземь, но обе стояли насмерть. Вешенка металась из стороны в сторону и грызла ногти, хотя ей не впервой было видеть кошачьи бои: она сама зачастую становилась их причиной. Другим девушкам это льстило, но её лишь раздражало, а сейчас и вовсе испугало: холодной дрожью сидело под сердцем ожидание от Соколинки какого-нибудь подвоха.
И точно: зацепив ногу Дунавы своею, молодая оружейница почти одержала верх. Дунава, однако, не завалилась на лопатки, а только припала на одно колено. У Вешенки вырвался крик: коварная Соколинка выхватила из-за голенища сапога нож. Но метила она отнюдь не в горло или сердце своей противницы, а вознамерилась отрезать ей косу, лишив тем самым связи с Огунью и большей части силы. Намотав косу Дунавы на руку, она уже занесла руку…
– Мать родная Огунь, отзовись! – воззвала Дунава. – Твердь земная, расступись!
Вешенка ощутила ногами дрожь земли, которая усиливалась с каждым мигом, пока не превратилась в самую настоящую тряску. Соколинка с криком повисла на краю глубокой трещины, которая в считанные мгновения расползлась раскрывающимся ртом. Оружейница цеплялась за торчащий древесный корень; нож улетел в пропасть, а пальцы её слабели.
– Держись! – Дунава схватила её за руку, чтобы помочь.
Но противница и тут не оставляла своего коварства – попыталась стащить Дунаву с края и сбросить вниз. Они обе повисли на корне, который уже начал опасно трещать.
– Дунавушка! – в ужасе закричала Вешенка, кидаясь к краю.
Дунава светло улыбнулась ей, подмигнув.
– Ничего, моя красавица. Всё будет хорошо.
Корень обломился, и обе кошки полетели вниз. С помертвевшей душой Вешенка осела на траву и сникла… Ледяная пустыня горя свистела метелью вокруг неё.
Но уже в следующий миг в двух шагах от неё открылся проход, из которого шагнули обе противницы, живые и невредимые. Дунава по-кошачьи отряхнулась и опять улыбнулась девушке.
– Я же говорила, что всё будет хорошо, горлинка.
Соколинка, слегка ошеломлённая падением, замешкалась. Тут-то внутри у Вешенки и прорвалось что-то – горячо, яростно, неостановимо. Налетев на оружейницу, она обрушила на неё град ударов – и ладонями, и кулаками. Соколинка не давала сдачи, только уклонялась и закрывалась. А Вешенка выкрикивала, выплёскивала свою ярость, в которой смешалось всё: и испуг, и боль от недавней мысли о том, что возлюбленная разбилась насмерть, и негодование. Это был ослепительный поток гнева, от которого Соколинке не поздоровилось. Её нижняя губа заалела кровью, а на костяшке кулака девушки вспухла жаром царапина от клыка.
– Это тебе за твою подлость! – крикнула Вешенка, чувствуя, как от щёк отливает кровь, оставляя за собой холод обморочных мурашек. – Ты бесчестная, ты недостойна даже дружбы! Чтоб глаза мои тебя больше не видели никогда! Никогда!
– Ну, ну, горлинка. – Дунава обняла её за плечи, поцеловала пораненную руку, слизнула кровь. – Довольно, не рви себе душу. Оно того не стоит.
Соколинка, бледная, с горькими искорками в зрачках, отступила назад.
– Хорошо, воля твоя. Больше ты меня не увидишь. Сегодня же я покидаю кузню.
– Сестрица, да полно тебе, – молвила Дунава примирительно. – Кузня-то чем провинилась? Работай.
– Без Вешенки мне нет смысла оставаться, – глухо проговорила Соколинка. И, поклонившись девушке, сказала со сдержанной печалью: – Вешенка, ежели я тебе столь ненавистна, не стану гневить тебя своим присутствием. Прощай.
Она исчезла в проходе, а Вешенка, закрыв лицо ладонями, побрела наугад. Её била жаркая, изматывающая и опустошающая дрожь. Нога уже зависла в пустоте, но Дунава вовремя поймала девушку и оттащила от края трещины.
– Так, надо это закрыть, чтоб никто не падал, – сказала она. – Сейчас ещё чуть-чуть потрясёт, моя родная. Иди ко мне и ничего не бойся.
Снова ощутив ногами сотрясение земли, Вешенка прильнула к груди избранницы. Та, прижимая её к себе и тепло щекоча губами висок, успокоительно шептала:
– Сейчас, сейчас всё утихнет.
Щель сомкнулась так же быстро, как появилась. Там, где только что зияла пропасть, снова безмятежно зеленела трава, и не осталось даже намёка на раскол земной поверхности. Вешенка взирала на избранницу почти со страхом перед её удивительной силой: того, что та сейчас проделала, даже матушка Смилина не могла. А Дунава щекотала поцелуями её лицо, быстро чмокая то в лоб, но в нос, то в щёки.
– Ну, вот и всё. Прости, горлинка, что пришлось тебя немножко напугать.
– Ничего себе «немножко», – пробормотала девушка, ёжась и ощущая во всём теле гадкую, тягучую слабость и пустоту: гнев и страх ушли, душевно измотав её и выжав досуха.
– Ну прости, прости, – тихонько засмеялась Дунава.
Губы Вешенки накрыл глубокий, полновесный и тёплый поцелуй, проникший до самого сердца и изгнавший из него остатки усталости и испуга.
…Светлая грусть вечернего неба таяла над облачно-белыми кронами яблонь. Сегодня Смилина наложила ещё один слой волшбы на заготовки – девятый по счёту. Почувствовав усталость, она ушла с работы пораньше, доверив закрытие кузни старшим дочерям: ворота на ночь запечатывались засовом с волшбой. Дойдя до яблони, оружейница опустилась на чурбак и закрыла глаза. Голова гудела, в ушах эхом отдавался кузнечный грохот. Нет, она по-прежнему любила свою работу, но усталость подкрадывалась под конец дня такая, что хоть на пол ложись прямо у наковальни. Всё чаще в снах шелестела Тихая Роща: чудо-сосны, открывая глаза, манили её своими ветвями-руками. «К нам, к нам, сестра, – шептали они. – На покой, на покой». Душа стремилась туда, в вечное лето, пить корнями воду Тиши… В зимний День поминовения Смилина даже присмотрела себе местечко – полянку с земляникой; там росла старая, широкая сосна, предыдущая обитательница которой уже растворилась в ней полностью. «Да, это дерево свободно, – подтвердила жрица Тихорощенской общины, понимающе посмотрев на седую оружейницу. – Ежели оно тебе по нраву, мы можем закрепить его за тобой, чтоб его никто не занял». Смилина только подошла к сосне и успела лишь подумать первую мысль, а эта ясноглазая дева уже знала, зачем она здесь… «Да, ежели можно, то закрепите», – кивнула Смилина. И перед сосной встал закупоренный кувшин с водой из Тиши – в знак того, что дерево уже выбрано.