– Нет, сестрица, – расслышала Смилина хриплый шёпот княгини около своего уха. – Я не дам тебе вот так погибнуть. Как же я буду без тебя, а?! Даже не мечтай умереть!
В своём целительском порыве Изяслава была уязвима для врага: на неё, склонившуюся над Смилиной, мог напасть кто угодно. Одна стрела просвистела около уха княгини и вонзилась в снег, а вторая попала ей в незащищённое бедро. Изяслава только рыкнула от боли сквозь сцепленные зубы, но не дрогнула, не пошатнулась, не перестала лечить оружейницу.
– Государыня, – шевельнулись пересохшие губы Смилины. – Моя жизнь так или иначе кончена. Не подвергай из-за неё опасности свою… У тебя супруга. Ты хочешь оставить её, такую юную, вдовой?
– Твоя жизнь продолжается, – целительным теплом коснулся губ оружейницы полушёпот Изяславы, а глаза княгини окутывали её тем глубоким и ласковым взором, каким они всегда обменивались при приветствии. – А коли я не сдержу мою сестринскую клятву, то вся моя дружба и любовь выеденного яйца стоить не будет – одни пустые слова.
А вражеский воин уже занёс над Изяславой меч, пользуясь её уязвимым положением. Удар он нанести не успел: его охватил огонь, выпущенный рукой Смилины. Изяслава бросила быстрый взгляд на бегающего живым светочем врага, возбуждённо хохотнула, блеснув клыками и сверкнув озорными очами, сейчас почти безумными и пьяными от хлещущей со всех сторон кровавой опасности.
– На волосок, сестрица, да?! Ну ничего, ничего. Сейчас мы тебя отправим выздоравливать в более спокойное место.
Она сняла с пояса оправленный в золото и каменья рог и протрубила. Его песня протяжно, тревожно разнеслась над ратным полем стаей белокрылых птиц: «На помощь, на помощь! – звал рог. – Ко мне, ко мне!»
– Государыня, ты ранена! – Это дружинницы мигом примчались на зов и увидели торчавшее из бедра княгини оперённое древко.
– Стала б я звать вас из-за одной несчастной стрелы! – рявкнула Изяслава, поддерживая у своей груди голову оружейницы. – Отнесите Смилину в мои покои и перевяжите ей раны. Кормите, поите, ухаживайте, как за мной самой: она моя сестра! Ежели с нею что-то случится – шкуры с вас спущу и вместо ковра постелю!
Воистину, один её громовой голос был способен испугать врага. Заслышав его, несколько воронецких воинов шарахнулись в сторону, а княгиня расхохоталась, сверкая ледяными молниями в очах. Грохот и рёв битвы остался позади, и израненное тело Смилины приняла в свои объятия роскошная постель в княжеских покоях. Вода из Тиши успокаивающим теплом смыла всю кровь и телесную боль, но не смогла справиться с душевной, которая засела под сердцем, как ледяной осколок.
– Оставьте меня, не трогайте, я этого не стою, – стонала Смилина, отталкивая накладывающие ей повязки руки.
– Мы исполняем приказ государыни, – был ответ. – Поэтому уж изволь лежать тихонько и выздоравливать, госпожа.
Исцеляясь от ран, тело Смилины не принимало никакой пищи, только воду из подземной реки, а перед воспалённым взором оружейницы стояло лицо дочери с застывшей в широко раскрытых глазах мукой и текущей изо рта кровью.
Наконец над нею склонилась Изяслава – ещё в доспехах, покрытых алыми следами сражения, но с наскоро умытым лицом. Пахло от неё кровью, снежным холодом и железом, а глаза были усталыми и как будто хмельными – то был хмель битвы. Её ладонь легла на голову оружейницы.
– Ну, как ты, сестрица? – спросила она приглушённым, шероховато-тёплым голосом. – Мне доложили, что ты совсем не ешь. Это нехорошо.
Смилина приподнялась на локте. Рана в животе уже затянулась, но в кишках сидел тошнотворный ком, который сочился болью и дурнотой. В висках жарко застучало, но оружейница, пересилив себя, села. Рука Изяславы помогла ей, заботливо поддержав под локоть.
– Тихонько, не вскакивай резко… Знаешь, сестрица, я иногда думаю: существует ли что-нибудь на свете, что могло бы свалить такую глыбу, как ты?
– Есть кое-что, – сипло выдохнула Смилина, глядя застывшим взором в одну точку. – Чтобы меня убить, надо отнять у меня смысл жизни.
Изяслава обняла её, вздохом согрев ей макушку и прижав к своей груди.
– Знаю про Земяту, – сказала она тихо. – Скорблю вместе с тобой.
Блестя ожерельем, серёжками и слезами в огромных тревожных очах, в опочивальню ворвалась Надежда и синеглазым вихрем кинулась к супруге.
– Лада!
Взгляд Изяславы лучился немного утомлённой, но светлой и тёплой нежностью, жутковатый боевой хмель в нём растаял. Она попыталась мягко отстранить молодую жену от себя:
– Не надо, голубка, не жмись ко мне – испачкаешься. Я только что с битвы – не переодевалась ещё…
Но Надежда прильнула к её облачённой в кровавые доспехи груди, обвила объятиями шею, покрывая лицо Изяславы исступлёнными поцелуями. Ей было всё равно, испачкается ли её наряд: главное – лада вернулась живая и здоровая. Рана от стрелы, конечно, уж затянулась, но жене об этом княгиня говорить не стала. Ни к чему той были сейчас лишние волнения: скорёхонько после свадьбы Надежда понесла под сердцем первое дитятко.
– Хорошо хоть умыться я успела, – с мурлыканьем сдалась под натиском ласк княгиня, по-кошачьи жмурясь под поцелуями и в свою очередь крепко чмокнув жену в губы.
– Государыня… Ладушка моя! Ты вернулась совсем? Всё кончилось? – спрашивала Надежда, заглядывая в глаза Изяславы. – Я так боялась за тебя…
– Кончилось, счастье моё сладкое, кончилось. – Княгиня успокоительно прильнула губами к её лбу. – Больше не надо бояться.
Надежда затряслась в беззвучном плаче – несомненно, от неимоверного облегчения – и отчаянно повисла на ней, вцепившись намертво.
– Ну-ну… Козочка моя, что ты! – Изяслава подхватила супругу на руки и с добродушной усмешкой бросила Смилине через плечо: – Погоди, сестрица, я быстро. Жену только успокою немножко.
Вернулась она не так скоро, как обещала: видно, успокаивать пришлось основательно. Легонько похлопав Смилину по лопатке, княгиня сказала:
– Мы победили, сестрица. Мы их разбили подчистую, а всех трёх князей пленили. Хочешь взглянуть на этих засранцев?
Три пленных князя сидели связанные в просторном шатре Изяславы, озарённые трепещущим светом жаровен. Смилина смотрела в их лица и с печалью вспоминала Ворона. Как мало они были на него похожи! Красивые, темнобровые, с благородной проседью в волосах, но с пустотой в глазах. Мелки они были по сравнению с ним, как караси рядом с сомом.
– Думаю, вы получили хороший урок, – сказала белогорская княгиня, величаво возвышаясь над ними со скрещенными на груди руками. – Так будет с каждым, кто придёт на нашу землю с мечом. Нам ничего не стоило бы раздавить вас, как букашек, и завладеть вашими землями, поверьте. Но Белые горы никогда не вели захватнических войн и не будут этого делать впредь. Смилина, – обратилась Изяслава к оружейнице. – Ты хочешь им что-нибудь сказать?
Все слова давно замёрзли там, на окровавленном снегу, усеянному убитыми и ранеными. Они вытекли с кровью из уст Земяты и коптили сердце горечью дыма погребального костра, но губы Смилины всё-таки двинулись и проронили:
– Вы недостойны своего великого отца.
– Твоя правда, сестрица. – Изяслава подошла к оружейнице и приобняла её ласково, сжала руку чуть повыше локтя. – По сравнению с Вороном они – мелкая сошка. Он – орёл, они – комары-кровососы, каких и прихлопнуть не жаль, да руки марать не хочется… Это – Смилина, моя названная сестра, – сказала она князьям. – Великая оружейница, достойнейшая из достойных. Она потеряла дочь. А жёны ваших воинов потеряли своих мужей. А вы сейчас сидите здесь, вкушая позор. Что? Стоило оно того?
Ответом ей было угрюмое молчание.
– Ну конечно, – хмыкнула Изяслава. – Что вы можете ответить?
Князья были отпущены вслед за остатками их разгромленного войска, а Смилина поднялась к можжевеловому ложу Земяты. Проводы по приказу Изяславы были устроены по-княжески пышные: дровяная куча погребального костра вышла такой высокой, что даже Смилине с её немаленьким ростом пришлось забираться на лесенку, чтобы в последний раз взглянуть в лицо своей дочери. Она прошла мимо застывших двумя ровными строями дружинниц, поднялась к телу и склонилась, всматриваясь в родные черты, разглаженные вечным покоем. Тело Земяты было омыто и облачено в торжественные одежды, а смертельная рана на шее – бережно заштопана мелкими стежками. Большой палец Смилины коснулся холодных сомкнутых губ дочери. Когда-то это был совсем крошечный ротик, который сосал её грудь; с годами он затвердел, стал суровым, как и подобало рту воина. Эти красивые брови уже никогда не дрогнут от радости при виде лады, а нежные ягодные уста возлюбленной не коснутся этих ресниц в трепещущем поцелуе.