Смилина выпрямилась, точно в хребет пророс несгибаемый железный остов. Ни капли страха не плеснулось в сердце, только горечь обожгла его.
– Государыня, моё бегство только укрепит его заблуждения, – твёрдо ответила она. – И весь его гнев падёт на твою голову. Я не могу так поступить. Я должна сказать ему правду, чего бы это ни стоило. Твоя честь мне дороже жизни. Ежели придётся сразиться с ним – что ж, так тому и быть.
– Нет! – Крик Сейрам пронзил прохладный ночной покой озера, испуганной птицей вспорхнув над тёмной стеной леса.
– Я не убью твоего мужа, не бойся. – Смилина всматривалась в прекрасное, искажённое болью и страхом лицо, безнадёжно тонула в тёмных зыбунах глаз.
Холодные, как рыбий бок, ладони княгини с дрожью коснулись её щёк, во взгляде проступила горькая нежность.
– Нет… Глупая, я не за мужа боюсь. – Прерывистое тепло её дыхания коснулось губ женщины-кошки. – За тебя.
– А за меня уж тем более бояться нечего. – Смилина не смела коснуться её ни пальцем, ни поцелуем, просто впитывала сердцем её облик.
– Беги, молю тебя, – роняя слёзы, прошептала Сейрам. – Даже если нам больше не суждено увидеться, я не забуду тебя… Твой облик будет греть мою душу, как… как вот этот костёр в ночи. Только спасайся.
Смилина грела дыханием её озябшие пальцы, сдерживая себя в мгновении от поцелуя.
– Я сделаю так, как велит мне совесть, государыня.
Улыбка дрожала на губах Сейрам, мокрая от слёз и бесконечно печальная.
– Назови меня хоть раз любимой, – попросила она с прощальной лаской. – Один-единственный раз в жизни. Я буду жить с эхом этого слова в своём сердце.
Её лицо было невыносимо прекрасно в этот миг. Оно выдавливало из глаз женщины-кошки ненужные сейчас слёзы, кромсало сердце на полоски. Закрывшись от этой боли тьмой сомкнутых век, Смилина шепнула:
– Голубка моя.
Она вытирала тёплые солёные струйки с точёных степных скул. Мокрые ресницы Сейрам сомкнулись: она слепо впитывала отзвук этих слов в ночном пространстве, ловила его каждой стрункой души, запечатлевала его в памяти…
– Вот вы где, голубки! Милуетесь? Ну, милуйтесь в последний раз в жизни!
Топот множества копыт растоптал последний миг нежности. Конный отряд с горящими светочами обступил Смилину с Сейрам, а во главе этого воинства сверкал обнажённым мечом Полута. Встав и отстранив княгиню от себя, Смилина сказала:
– Твоя жена сказала тебе правду, княже. У нас никогда не было связи, только дружба.
– Ложь! – волком оскалился князь. – Я всё только что видел своими глазами! Как у тебя только наглости хватает отрицать очевидное? И эта ложь не жжёт тебе горло?!
– Нет, потому что наша совесть чиста. – Отзвук голоса Смилины звякнул спокойной, холодной сталью.
– Брешешь! – с пеной у рта рявкнул Полута. – Нет у тебя ни совести, ни чести! Ты втоптала в грязь моё гостеприимство, плюнула мне в лицо! Ты заслуживаешь смерти!
– Нет, княже! – С истошным криком Сейрам кинулась к мужниному стремени, но тот её грубо отпихнул, и она упала на песок.
Отползая и поднимаясь на ноги, она шевелила губами, а рыжее безумие огня высветляло её застывшие глаза. По движению губ угадывалось:
– О, где мой лук и стрелы…
Смилина и хотела бы помочь ей подняться, но её окружили. Оставалось только сохранять стальное спокойствие.
– Я безоружна, княже, – сказала она. – Ежели ты хотел вызвать меня на бой, пусть всё будет по-честному.
Рука князя сделала еле заметный знак, и меч со свистом вонзился в песок у ног Смилины: кто-то из дружины метнул его. Легко выдернув его, женщина-кошка улыбнулась:
– Государь, помнишь забаву с плугом? Позови ещё пятерых воинов, тогда мы будем более-менее на равных.
– Это только моё дело! – рыкнул князь, бросаясь на неё.
Его первое яростное нападение Смилина отбила и увернулась. Князь был опытным воином, но на стороне женщины-кошки сражалась быстрота и сила. Клинок лязгнул о клинок, выбив сноп искр, и оба сломались от мощнейшего соударения.
– Сама судьба говорит тебе: ты зря затеял этот бой. – Смилина отбросила обломок с рукояткой, и тот глухо воткнулся в песок. – Твоя жена ни в чём не виновата, а твой гнев не праведен.
– Мечи! – взревел Полута.
Дружинники отдали им своё оружие, и поединок продолжился. Сейрам стояла с болью в немигающих глазах, озарённая пламенем. Если б с нею был её верный лук и колчан… Кому предназначалась бы стрела? Её зрачки горели раскалёнными угольками.
Вторая пара мечей сломалась точно так же, как первая. Полута потребовал новых, но как только рукоять легла в его ладонь, Смилина улыбнулась, и клинок сам раскололся пополам, даже не успев вступить в бой. Несколько мгновений князь стоял, ошарашенно взирая на обломок в своей руке, а потом перевёл взор на женщину-кошку.
– Это ты сделала?
– Это не я, это судьба, – покачала та головой. – Она упорно даёт тебе знаки, но ты их отвергаешь. Твоя жена чиста перед тобой.
– Меч! – Рука князя требовательно протянулась за новым клинком.
Дружинники и рады были бы отдать ему своё оружие, но потрясённо доставали из ножен точно такие же обломки.
– Княже! – зароптали они. – Не иначе, кошка говорит правду!
Смилина развернулась и зашагала по берегу прочь, мягко ступая по песку. Она ошиблась, подставив князю спину… Воздух содрогнулся, точно от удара кнутом, и под лопатку что-то вонзилось. Берег поплыл под ногами, на уши поползла жужжащая пелена дурноты. Успев обернуться через плечо, Смилина увидела князя с луком в руке и мстительно сверкающим взором. Небо опрокинулось, а берег подставил под бок песчаную перину…
– Умри же!
Это Полута навалился сверху, занося над Смилиной кинжал.
– Князь!
Окрик рассёк тишину, как удар меча. Полута обернулся, и следующая стрела выбила из его руки кинжал. Князь осел на песок, глядя в одну точку, словно оглушённый, а Сейрам подошла, подобрала клинок и швырнула его в воду. Видно, она завладела оставленным на песке луком и сделала свой выбор. Но в последний миг что-то заставило её пустить стрелу не в сердце мужа, а лишь в руку, при этом даже не оцарапав его.
– Осторожно, не вынимай стрелу сразу, кровью изойдёшь. – Нежная, но твёрдая рука обломила древко. – Иди… Иди, а моё сердце будет жить, зная, что твоё продолжает биться.
Любоня зажала рукой крик, когда Смилина шатко перешагнула порог. Женщина-кошка завладела её ледяными руками и ласково пожала.
– Ничего, ничего, родная. Всё заживёт.
Дома у Одинца никто не спал, все изнывали в ожидании, взбудораженные ночным наездом князя. Увидев на их лицах следы побоев, женщина-кошка зарычала. Чёрная тьма засасывала сознание, и у Смилины не получилось быть многословной.
– Мне придётся покинуть ваш дом. Боюсь, князь отказал мне в гостеприимстве.
Когда тьма рассеялась, стрела была уже извлечена, а туловище туго перевязано. Смилина лежала на животе, а её руку мочила слезами Любоня.
– Тебе повезло, что вы, кошки, живучи, – устало и хрипло сказал Одинец. – Наконечник пробил лёгкое и почти достиг сердца.
Рана зажила наутро. Пожитков у Смилины почти не было. Хозяйка, обливаясь слезами, набила её узелок пирогами, сунула калач и десятка два блинов. В бледное, полумёртвое лицо Любони было страшно смотреть, и женщина-кошка на прощание сжала её мягкую ручку. Та безвольно выскользнула, когда их разделил порог дома.
«Моё сердце будет жить, зная, что твоё продолжает биться», – под лебединым крылом этих слов Смилина выстояла под ураганом боли. С полюбившейся Свободой не получилось даже попрощаться… Всё, что ей оставалось – это вспоминать о юной княжне, закрывая глаза и воскрешая её темноглазый облик перед мысленным взором.
Когда Смилина переступила порог родительского дома, там многое изменилось. Вдовая родительница Вяченега со старшими дочерьми-кошками всё так же горбатились в рудниках, а сестрица Ласточка, белогорская дева, нашла свою судьбу и вылетела из родного гнезда, став супругой мастерицы-гончара. Две старшие сестры обзавелись супругами и маленькими дочками, и в доме стало тесно. Понимая, что места ей здесь больше нет, Смилина срубила себе деревянную избушку с пристройкой-кузней и зажила одна. Для добротного семейного дома требовался камень, много камня, но работницам каменоломни пришлось бы платить за труд и доставку. У Смилины в карманах не звякало ни гроша. Да и нужен ли был ей, одинокой, такой большой дом?