Весною следующего года экспедиция, однако, продолжалась; вновь сформированный отряд отправился из Якутска в путь, под начальством находившегося до сего времени не у дел (разумеется, полярных) лейтенанта Дмитрия Лаптева[26]. С ним находились его помощники — лейтенант Плаутинг и подштурман Щербинин. Попытка Дмитрия Лаптева проскочить на восток, для чего необходимо было обогнуть мыс Борхая и Святой Нос, также была неудачна. Повстречав великие непроходимые льды, загородившие стеной путь, от которых с трудом приходилось отталкиваться, непрестанно пребывая при этом «в великом страхе», Лаптев 14 августа созвал совет, на котором решено было возвратиться.
Мало этого, на «консилиуме» было также вынесено следующее решительное постановление: «И на предбудущий год на море не выходить, понеже к проходу до реки Колымы и до Камчатки, по всем обстоятельствам, ныне и впредь нет никакой надежды». Зимовали на Лене под 70° 40' в пяти сооружённых юртах. И в эту зимовку наши моряки не избегли грозной цынги, все они поголовно переболели, но смертный случай был один, что, по объяснению Лаптева, нужно было приписать какому-то «кедровому стланцу», коим он лечил больных и образчики которого даже представил в Адмиралтейств-коллегию.
По окончании зимовки Дм. Лаптев лично отправился в Петербург, чтобы доложить о невозможности выполнить порученное ему задание. Однако в Петербурге хотя и отнеслись к Лаптеву со вниманием и «удостаивали особенной доверенности», называя его моряком «добросовестным», «искусным», знающим тамошние места, и обнадёживали различными милостями «за совершенное окончание», но все же потребовали, чтобы он ещё раз сделал попытку осуществить плавание на восток через Ледовитый океан; в отношении же инструкций ему заявили, что ему даётся полная власть, и руки у него не связываются». Дмитрию Лаптеву ничего не оставалось, как вторично принять на себя командование экспедицией и приступить к деятельной подготовке её.
Для предварительных описных работ, ранней весной 1739 года на собаках, в сопровождении «бывалых людей», был командирован из Якутска на реку Яну матрос Лошкин. Ему надлежало заняться описью берегов от устья Яны по направлению к Святому носу и затем следовать обратно до устья Лены. Вслед за Лошкиным на реку Индигирку «для описи её по всему протяжению от вершины до устья» был послан геодезист Киндяков. На худой конец, в случае, если морскую экспедицию снова постигнет неудача, Дмитрий Лаптев намеревался, построив на Индигирке суда, следовать к Колыме.
В свой новый поход Дмитрий Лаптев, в сопровождении штурмана Щербинина, отправился из Якутска вниз по Лене, лишь только вскрылась река. Всего в экспедиции участвовало 60 человек.
5 июля Лаптев уже выходил к устью восточного или Быковского протока Лены, где снова встретил льды, столь надоевшие не только нашим морякам, но, вероятно, и читателям. Задержавшись в Севастьяновской губе, произвели её подробную опись. Ко льдам присоединились свежие противные ветры, вскоре перешедшие в шторм.
В общем повторилась уже давно знакомая нам картина, и таковы же были и записи: «Закрепясь за одну льдину, ночь провели с великим беспокойством и страхом. На другой день, прорубившись и пробившись сквозь лёд, пошли далее, непрестанна сопровождаемые льдами, лежавшими на севере, как пояс», а там пошёл густой снег и т. д.
Дм. Лаптев имел обыкновение часто посылать на берег шлюпки для опознания местности, для описных работ или же для разыскания удобной на более продолжительную остановку судна гавани. Но вот в одно из этих посещений берега матросы заметили, что вода у берега вдруг стала пресной[27], тотчас же вторично послали лодку с матросом Романовым и с участниками первой поездки для отыскания предполагаемого поблизости устья реки. Но, увы, в назначенное время лодка на корабль не вернулась, не оказалось её и на другой день. Шесть дней напрасно ожидали разведчиков. А тем временем «ветром восточным льдов нанесло множество, в которых днём с нуждою на парусах пробавлялись, а ночью всеми людьми судно охраняли и непрестанно то подымали, то опускали якорь».
На корабле, невидимому, была лишь одна лодка, с утратой её корабль потерял теперь связь с берегом. И вот изобретательная мысль путешественников находит выход: из обручей разломанных бочек, соединённых продольной жердью, создаётся подобие корпуса лодки, после чего она обшивается парусиной. На таких самодельных, крайне ненадёжных для продвижения через льды пузырях устанавливается сообщение с берегом, который везде оказывается «неприступно отмелым». В конце сентября таинственно исчезает и эта вторая «лодка», посланная на берег со Щербининым. Пока ожидали Щербинина в течение четырех суток, «море совершенно замёрзло», а затем «сделавшимся от юго-запада штормом разломало лёд и вместе с ним понесло судно от берега в море».
Пятнадцать часов так носило корабль. Глубина увеличилась до 5 сажен, и от места, на котором стояли, пронесло в море на 40 вёрст. Странствия корабля закончились тем, что 9 сентября он снова очутился против устья реки Индигирки, но на этот раз у восточного её протока. Тотчас отправились на берег и к великому своему изумлению нашли здесь в ужасном виде всех своих, с обеих лодок, товарищей, которых уже давно считали погибшими. Выкинутые на берег, полярные робинзоны претерпели все ужасы не приспособленного к жизни бытья: «обмокшие, без огня и без пищи, они терпели жестокий холод и едва не умерли с голоду, питаясь травою и встречаемыми песцами».
Но нерадостно было возвращение спасённых на судно: на нем не было ни полена дров, и экипаж мёрз так же жестоко, как и они на берегу. Вдобавок, грянувшие морозы прочно заклинили судно во льды. Судно обмёрзло, и ввести его в реку на зимовку не было уже никакой возможности. А берег был всего в 11 верстах. Не дожидаясь, когда судно будет сплющено льдами, Лаптев распорядился оставить судно и перебраться на берег. Быстро соорудили нарты и стали переправляться. 22 сентября все уже были на берегу, диком и пустынном.
Зимовать здесь было, конечно, невозможно. «Русское жило», отстоящее отсюда в 150 верстах, казалось местом наиболее подходящим для этой цели, — туда и переправились. Несмотря на приключившуюся с моряками катастрофу, они не забывали о главном своём деле и тотчас по переезде на берег энергично принялись за опись берегов. Матрос Лошкин обошёл морской берег до реки Алазеи и по Голыжинскому протоку Индигирки, а Щербинин и геодезист Киндяков описали восточное и среднее устья этой реки. На следующий год, весной, Киндяков произвёл опись берега от Алазеи до Колымы. Щербинин занёс на карту берега реки Яны, а сам Дмитртй Лаптев описал Хрому.
Зимовка протекала благополучно. Все мысли Лаптева теперь сосредоточились вокруг весеннего похода морем на восток. Но он далеко не был уверен, что оставленное им на произвол судьбы судно уцелеет при весеннем взламывании льдов; кроме того, крайне неопределённо обстояло с предложенным Лаптеву походом на Колыму в случае неудачи основного задания. На замечание Миллера, что встарину здесь ходили мореходы, он отвечал: действительно, «суда по северному морю от Лены подле берегов выходили, но хотя б одно из них имело счастливое возвращение, или прошло в желаемый путь, тому, по видимым обстоятельствам, статься не можно, и по берегу, у реки Яны и у реки Индигирки, от устья к востоку и западу суда, выброшенные из моря с давних лет, и якоря и снасти и поныне есть, что видели высланные из бота служители, и следует, что они пропадали».
Все же Дмитрий Лаптев решился в случае, если оставленное им во льдах судно уцелеет, сделать ещё последнюю попытку пройти на восток. Все свои соображения по поводу предстоящего похода Лаптев отправил нарочным в Петербург. Ответ, который был доставлен ему в июне 1740 года, гласил: «Исполнять, усмотряя по тамошнему состоянию с крайнею возможностию и ревностию, по наилучшему его рассуждению; а Чукотский Нос, ежели возможно, обходить водою; ежели ж, за препятствием от льдов, водою идти будет невозможно, то сухим путём».