Внутри было какое-то гнездо из проводов и лампочек, большая часть проводов змеилась в направлении ощетинившегося рычажками и кнопками пульта, за который немедленно полез бледный юноша – видимо, он не только гостей по коридорам умел водить. Пульт приятно подмигивал разноцветными огоньками. Над ним висел плакат, рисованный от руки, с изображением микрофона и подписью: «Делая коллеге сюрприз во время эфира, ты вносишь в его жизнь приятное разнообразие!». Немного в стороне висело зеркало, возле него канцелярской кнопкой был прикреплен к стене пожелтевший исписанный листок, на котором Виктор Дарьевич разобрал: «1. Твирин шушеру муштровал-муштровал, перемуштровал, да не вымуштровал. 2…» Напротив пульта стоял стол, на котором вокруг двух микрофонов водили хоровод разноцветные чашки. На углу скромно притулилась папка для бумаг. За столом, спинкой ко входу, стояло вращающееся кресло. Из-за спинки виднелся выставленный вправо небесно-голубой локоть и носки апельсиновых ботинок, которые вознеслись наверх, прислонились к стене и ритмично постукивали друг о друга.
– Кристоф, – позвал провожатый Виктора Дарьевича. И, когда реакции не последовало, заорал так, что закладывало уши:
– КРИСТОФ!
Кресло с радостным возгласом: «А, уже!» – поехало и развернулось, явило прибывшим своего обитателя, и Виктор Дарьевич испытал обреченность узнавания. Он узнал не столько голос, сколько цвета – хотя нет, цвета были как раз другие – сколько полную, абсолютную их несочетаемость. Давешний дефективный предстал перед Виктором Дарьевичем, как сказочный козел по зову, облаченным в лимонный жилет, голубую рубашку, черные брюки и лаковые ботинки. Очки-хамелеоны остались прежними. На шее возле фиалкового шейного платка болтался кусок картона, на котором крупными буквами было напечатано: «Толстолобиков Кристоф Карлович».
Кристоф Карлович при виде Виктора Дарьевича просиял, содрал с головы толстые наушники, повесил их на шею, вскочил, заставив кресло заплясать, и помчался жать руку.
– Добрый день, Виктор Дарьевич! Очень рад, что вы все-таки приехали! У нас до последнего не были уверены, что вы выкроите время в своем графике.
– У нас тоже, – честно сказал Виктор Дарьевич, пожимая протянутую ладонь.
Дефективный счел это шуткой – засмеялся, показывая крупные зубы. Вблизи было слышно, как из наушников на его шее льется музыка – струнные и что-то еще, флейта, что ли?
– Квартет «Три зеленых шельмы», – прокомментировал Кристоф Карлович. – Очень талантливые ребята, предложил бы послушать, но у нас десять минут до эфира – проходите, Виктор Дарьевич, располагайтесь. Чай? Где-то должна быть еще одна кружка. Саша!
Юноша за пультом пробормотал что-то неопределенное и вернулся к своим кнопкам и рычажкам.
– А почему «Три шельмы»? – Виктор Дарьевич занял место за столом и прислонил к столешнице зонтик, который не стал сдавать в гардероб. – Это же квартет.
– Да леший их знает, – пожал плечами Кристоф Карлович, сгреб в объятия вереницу кружек со стола и потащил куда-то в угол. – Творческие личности бывают не от мира сего, понимаете. Рядом с ними бывает сложно выжить здравомыслящему человеку.
– Могу представить себе, – согласился Виктор Дарьевич, глядя в желто-голубую спину.
Спина пошевелилась.
– Да? Значит, правда, что между гениальностью и безумием – тонкая грань? Медкорпус нашел подтверждение тому, что у талантливых людей есть склонность к психическим расстройствам?
– Передача уже началась? – поинтересовался Виктор Дарьевич, которому вопрос не понравился. Потому что от этого вопроса за версту несло дилетантизмом, конечно, а не потому, что одного такого гения с паранойей они недавно обсуждали всей гэбней, а за пределами гэбни лучше было о нем не распространяться.
Гений, по докладам сотрудников, спал плохо, ворочался, иногда вставал, бродил, подслушивал под дверью. Вот с ним бы Виктор Дарьевич пообщался с куда большей охотой, чем с Кристофом Карловичем Толстолобиковым! Нейролептики он, конечно, гению уже выписал, но лекарства лекарствами, а одними нейролептиками параноика не вылечишь.
– Ну что вы, – Кристоф Карлович вернулся к столу и просочился на свое место – без чая, но что с него взять. – У нас еще две минуты. Перед началом эфира начнет мигать вот эта лампочка на столе. А когда она загорится ровно, мы выйдем в эфир. Вы раньше не были на радио, Виктор Дарьевич?
Виктор Дарьевич не был. Не считать же выходом в эфир трансляцию записи детского хора одиннадцатого отряда, который в лохматом году пел песню гостям в честь годовщины Революции. Да и там его голоса не прозвучало, потому что у маленького Вити (как, впрочем, и у взрослого Виктора Дарьевича) музыкального слуха не было совсем, и на него махнули рукой, поставили в задний ряд и велели беззвучно произносить «двадцать пять, двадцать пять, двадцать пять», пока песню будут петь те, кого природа музыкальными способностями не обделила.
Честно говоря, Виктор Дарьевич прекрасно бы обошелся и без сегодняшнего выступления, однако Бюро Патентов подняло брови и велело отправить кого-то для участия в научно-популярной передаче. Виктор Дарьевич не видел никакого смысла в популяризации науки среди взрослых. Среди детей – да, пусть юные таланты находятся на ранних порах и заранее готовятся вступить в чудесный мир науки. Среднему же обывателю Всероссийского Соседства даром не нужны глубокие познания в медицине. Для заботы об его, обывателя, здоровье, существует Медкорпус, а если он, обыватель, наслушавшись таких вот научно-популярных передач, возомнит себя знатоком и начнет лечить соседа подручными средствами, то у врачей в районных больницах прибавится головной боли. Если же какой талант и пропустят в детстве, то он прорвется в медицину безо всяких передач, сам, с черного хода, где его и встретит с ласковой улыбкой Медицинская гэбня.
Собственно, вся гэбня так считала, поэтому они раскрутили на столе шприц, и иголка указала на Виктора Дарьевича. Вот и пришлось ему посреди рабочего дня отправляться в это логово кандидатов в пациенты.
Так что Виктор Дарьевич на радио не был никогда, в чем и признался.
– Чудненько, – невесть чему обрадовался Кристоф Карлович. – Тогда краткий ликбез: про лампочку мы уже говорили – если она горит, значит, мы в эфире. Микрофоны у нас хорошие, поэтому постоянно говорить прямо в микрофон не нужно, но и слишком отодвигаться не стоит. У вас нет привычки ходить, когда вы объясняете что-нибудь? Нет? Отлично! А то у нас был один профессор…
– Кристоф, минута до эфира! – перебил из-за пульта бледный Саша.
– И последнее, Виктор Дарьевич, – скороговоркой произнес Кристоф. – Я буду задавать вам вопросы, возможно, какие-то покажутся вам глупыми, элементарными или просто смешными, но в моем лице с вами говорит обычный радиослушатель нашей страны. Если угодно, относитесь ко мне, как к студенту первого курса или вообще воспитаннику в отряде – знаний еще нет, а жажда знаний есть!
Виктор Дарьевич вздохнул и мысленно похоронил следующий час своей жизни.
Кристоф Карлович взял папку с угла стола, пробежался взглядом по страницам, покивал чему-то и посмотрел на лампочку. Виктор Дарьевич тоже посмотрел на лампочку. Она загорелась красным, погасла. И еще раз. И еще. А потом засияла ровным светом, и человек рядом вдруг заговорил так, что его хотелось слушать.
– Добрый день, дорогие радиослушатели – а если вы в Куе или восточнее, то добрый вечер! Как всегда, в это время в эфире передача «Диалоги обо всем», меня зовут Кристоф, и я рад приветствовать вас на волнах радио. И сегодня в нашей студии Виктор Дарьевич Подпокровов, заведующий Когнитивной Частью Медкорпуса. Здравствуйте, Виктор Дарьевич, вся страна слушает вас, – тут Кристоф Карлович вдруг опустил очки на кончик носа и подмигнул.
– Здравствуйте, – ответил Виктор Дарьевич.