Мы живем в удивительное время. У нас есть возможность строить храмы, восстанавливать из небытия древние обители, помогать нуждающимся, особенно детям, зная наверняка, что за это преследований не будет. У меня, например, еще живы воспоминания, как в нашем селе «подпольно» собирали деньги на ремонт нашей маленькой церкви в честь Игоря Черниговского. Дьяк открыл тетрадку, а там только палочки и крестики, ни одного имени.
Мы – православные, мы – братья и сестры, и нам должно помогать и любить друг друга: жертвовать на строительство и восстановление храмов, издание книги, поддерживать нуждающихся. Если же такой возможности нет, просто помолитесь за тех, кто занимается богоугодным делом, и Он вас не оставит. Я же в доказательство своих слов хочу привести рассказ прихожанки нашей церкви, Галины.
– Моя мама Ксения родила меня, последнего ребенка, в тридцать восемь лет осенью тридцать восьмого года в Украине. Родители очень ждали мальчика. Папе тогда исполнилось пятьдесят три. А через месяц родила моя старшая сестра Мария. Тоже девочку. Назвали Людмилой.
Мария с мужем жили в Одессе. Мои родители с остальными детьми – в Москве. Папа строил метро. В ноябре разъехались, но теперь мама волновалась о судьбе старшей дочери. К тому же она была великой труженицей, все время ее тянуло к земле, к хозяйству. Так мои родители приняли решение – переехать в Украину. Здесь сразу же у нас появились огород, виноградник, двадцать кур, поросенок. Папа устроился на станцию Слободка слесарем.
Лето сорок первого года стояло жаркое-прежаркое. Мама сшила мне и Люде красные платьица из флагового ситца. Это было в воскресенье, мы нарядились и выбежали на бугор хвастаться. Было нам по два года восемь месяцев, Люда почти на месяц младше меня. Две рано заговорившие болтушки знали уже по несколько стишков. И вдруг послышался странный гул. Почти сразу же мы увидели со стороны, куда заходит Солнце, как на нас движется огромная черная туча. Туча страшно ревела. Мы впервые увидели так много самолетов и в своем неведении подняли руки и закричали в два голоса: «Елоплан! Елоплан! Посади нас в калман!» А дикий гул уже прямо над нами. Самолетная туча все ниже и ниже. Я случайно оглянулась назад и увидела бегущую к нам с перекошенным от страха лицом маму, она закричала изо всех сил: «Тикайтэ!»
Я схватила Люду за руку и мы спрятались в кустах люции. К нам подбежала мама, прижала к себе.
Самолеты пролетели куда-то дальше, и вскоре раздался страшный грохот. Это бомбили узловую железнодорожную станцию Слободка нашего района. Так началась для меня война.
Отец Люды, молодой агроном Игнат Бурлака, сразу же ушел на фронт. Мария с дочкой переехала к нам. Эвакуироваться мы не успели.
…Начались тяжелые годы оккупации. Прошла полуголодная армия румын, сразу заставили всех молиться и говорить по-румынски. Мы от них прятались, как мухи, в щелки. Со дворов брали все: свиней, кур, гусей. Не трогали только коров. Наша Лялька осталась, она нас и спасла позже, в голодный сорок седьмой год. Потом в нашем селе появились немцы. Вычищенные, вышколенные. Всю молодежь угоняли в Германию, но в нашем селе никого не взяли. Не оказалось подонков, которые бы предали своих. А может, к нам просто Бог был милостив? У нас ведь с каждого двора десятину на церковь платили. А некоторые даже больше, почитали за честь! И нарядные войска СС, не видя нас – как будто пелена на глазах у них была, – прошли через Балту, Котовск.
Пока стояли немцы в селе, я старших сестер не видела в доме, они прятались.
Бомбили часто. По малости лет я запомнила только эпизоды. Вот нас всех детей затащили в огромный погреб. Повесили гамак, мне прищемили тело и я плакала. То волокли нас под утро в глубокий овраг за огородом, где большие кусты терна. Все спрятались под кусты, нас, детей, сверху еще прикрыли подушками. А кругом выстрели, взрывы. Помню, как горела церковь в Бруштенах. Это уже молдавское село – от нас через долину. Было очень светло. Слышала пулеметные очереди в вербах в долине. Все это лишь отрывки, но на всю жизнь…
…Дом у нас был большой, под железной крышей. Сени, комната, кухня и холодная половина. Поселили к нам немца, мы всей семьей жили на кухне девять квадратных метров, а он один в комнате. Это был какой-то особенный немец, он уходил рано, приходил поздно. На столе держал фотографию: мужчина, белокурая женщина и две девочки. Я запомнила только красивые локоны и огромные белые банты. Эти банты стояли перед глазами все мое детство. Мне же носить банты не довелось никогда… нет, не плачу, а так… О себе немец гордо сказал: «Я – зольдат!»