Сразу же к ним бросился лекарь:
— Боярину ростовскому от застарелых кровоточных причин на лошади сидеть немочно.
— Это который вчера у Василька пьянствовал? — глянул искоса и насмешливо Юрий Всеволодович. — А брашно обильное, меды крепкие ему не во вред?
— Князь, до тебя дружинник один добивается с самого вечера, — перебил воевода.
— Кто таков?
— Иван Спячей зовут. Коломенский. Слово хочет сказать заветное.
— Про что слово? — рассеянно переспросил Юрий Всеволодович, оглядывая гудящий, весь в движении стан. Ведь вчера лишь сидели, укрывшись, мерзлы, недвижны! Сейчас же стройно и деловито каждый к своему месту гнездится. В лицах — решимость и незаметно смятения.
— Слово про Коломну и Владимир, — гудел возле уха воевода.
— После. Я уже все знаю.
— Когда после-то? — с досадой брякнул Жирослав Михайлович.
— После битвы скажет.
— Н-ну… если жив будет, то скажет, — согласился воевода.
— Как наш Дорофей Федорович?
— Дорож-то? Лежит, в однодышку дышит, — с горькой надсадой сказал Жирослав.
— Отправить бы его в Городок иль в Рыбаньск.
— Как я его отправлю? Он же сказал, татаре всюду!
Подъехал князь Святослав с бледным, воротящим лицо Дмитрием, открыл было рот что-то сказать, но, словно догадавшись, о чем он хочет говорить, Юрий Всеволодович опередил его, прошептал ему на ухо угрожающе:
— Если побежишь, как тогда, на Липице, я тебя собственноручно придушу, хоть ты и брат мне, а я не Глеб Рязанский.
Отец с сыном молча, оскорбленно поворотили коней.
Больше всего тревожило Юрия Всеволодовича то, что не вернулись лазутчики воеводы Дорожа. Дорофей Федорович и сам беспокоился безмерно, но подняться у него не было сил.
Жирослав Михайлович полез на сторожевую вышку, сооруженную на высоченной сосне и невидимую в густой кроне, долго молча всматривался в даль, наконец сообщил вниз с облегчением:
— Слава Тебе, Господи, идут! — И тут же голос его стал тревожным: — И татарове, никак, за ними? Верно!.. Догоняют! Но не застали врасплох наших ратничков… Разворачиваются… Счас…
Юрий Всеволодович, хоть и был чреват, по лестнице взобрался проворно и безнатужно. Глянул сверху на стан — словно разворошенный муравейник. Копошатся, двигаются друг за другом и навстречу друг другу без всякого видимого смысла и порядка. Однако прямо на глазах образуются ровные и слегка колышущиеся квадраты — десятки, сотни. Живых квадратов все больше, они сгущаются, становятся все чернее и все подвижнее. Вдоль реки перед полками носятся всадники.
— Княже, туда погляди! — позвал воевода.
За Ситью, в трех-четырех поприщах между редко разбросанных берез шла конная рубка. Всадники кружились, увертывались от ударов, подставляли щиты. Разобраться, где свои, где чужие, невозможно, только просверки мечей над головами да разноцветные гривы вскидывающихся в испуге на дыбки коней. Потерявшие всадников лошади отбегали в сторону от опасной сечи, трясли головами.
Снежное поле все гуще пятнали тела побитых, бугорки потерянных щитов и шеломов.
— Ур-р-ра-гах! — донесся чуждый гул.
Черная лавина покатилась к Сити.
Юрий Всеволодович прикинул: татары смяли русских. Но это конечно же лишь малая часть сторожевого полка Дорожа.
Поняли это и занимавшие передние ряды владимирские лучники.
Пождав, пока татарская конница приблизилась на один перелет, пустили тучу стрел.
Татары сразу же развернулись и, оставив на берегу нескольких убитых, ускакали.
— Как мы их! — радовался, сияя всем юным конопатым лицом, Лугота.
Вышли из своего шатра Константиновичи.
— Ну, что, за наших детей, братья? — негромко сказал Василько.
— Прости, что вчера речи против твоего смысла говорил, — повинился младший Владимир.
— Прощай? — коротко взглянул старший.
Еще раз все трое посмотрели друг на друга, вскинулись в седла.
Лошади задирали головы, повинуясь всадникам, послушно устанавливались в ряды.
Выдвинулся перед ними великий князь. Челом суров, очи набрякли темными окружьями в морщинах. Шелом держал в руке, волосы слабо шевелил утренний ветер. Посмотрел продолжительно.
— Погибнуть аль живу быти? Но — победить! Лучше живу быти. С Богом! — И надел шелом, сразу засиявший изо всех.
Многие поспешно еще раз перекрестились. Иные шевелили губами, творя молитву.
— Ставьте стяги! — негромко велел Юрий Всеволодович.
Это означало строиться всем конникам и пешцам. Это означало готовиться к бою.
Сразу же завыли рога и трубы.