И другой крик ратника с отрубленными руками:
— Братцы, помогите!
И такой еще вопль отчаяния:
— Прикончите меня, спасу нет терпеть!
Татары одолевали. Кололи, топтали обессилевших и неспособных сопротивляться, резали, добивали топорами. Снег промок от человечьей и конской крови…
Зловоние воздушно стало в месте том непереносимо.
За стволом березы, рослой, с заскорузлой корой, покрытой морщинами и бородавками, хоронился один спешившийся татарин.
Заметив на себе взгляд Юрия Всеволодовича, он воткнул меч в снег и достал лук. Посмотрел на русского князя раздумчиво, словно хотел спросить, стрелять ему или нет.
Ухмыльнулся. Неторопливо, словно бы с ленцой вложил стрелу бороздкой на тетиву, просунул лук в развилинy сросшихся берез. Натянул тетиву в полную силу, но не отпустил, все продолжал немо смеяться.
Деловитое спокойствие врага, а особенно издевательская ухмылка подействовали на Юрия Всеволодовича обезоруживающе, он ощутил в груди страх и острое желание спастись.
Стрела прошла насквозь левую руку, но он не почувствовал боли, лишь удивился, когда увидел черно-белое оперение стрелы, отметил в уме некстати, что это, должно быть, перо из крыла степного орла.
Татарин между тем все так же неторопливо напруживал вторую стрелу и уже выцеливал Юрия Всеволодовича в лицо, наверное, прямо в глаз, как они любят. Но выстрелить не успел, его остановил гортанный крик:
— Джебе! Ек! Ек!
Татарин поспешно опустил лук.
— Яша сын! — кричал скакавший во главе небольшого отряда какой-то знатный татарин, должно быть темник. Два его нукера несли перед собой укрюки — длинные тонкие шесты с петлей от аркана на конце.
— Яша сын! Урус коназ!
Как они прознали в нем князя? Должно быть, по оплечью. Юрий Всеволодович еще утром подумывал снять ожерелье — круглый ворот, обшитый золотом и драгоценным металлом, да не сделал этого в горячее сборов.
— Яша сын! Урус коназ! — продолжал кричать визгливым и как бы испуганным голосом темник.
Юрий Всеволодович понял, что они вознамерились взять его непременно живым. От этой догадки сразу исчез страх, родилась твердая уверенность, что уж живым-то он им ни за что не дастся. А когда удалось двумя взмахами меча снести голову темнику и свалить с коней двух его нукеров, он ощутил в себе прилив сокрушающей силы: ни усталости, ни следов боли от стрелы в левой руке — только решимость драться.
Ярость его была столь буйной и явной, что татарские всадники на какой-то миг дрогнули и пропустили его ошалевшего от запаха крови и шедшего бешеной скачью коня.
На пути оказалась та самая бородавчатая береза, в развилке которой его выцеливал татарин. Он и сейчас, увидев Юрия Всеволодовича, продолжал ухмыляться, но это просто так свисали его тонкие усики — будто в постоянной улыбке. Хотел и его рубануть наотмашь, тот догадливо свалился навзничь, уклонился от меча, однако попал под копыта Ветра и дико закричал что-то.
Юрий Всеволодович развернул коня, намереваясь все-таки покарать ухмылявшегося обидчика, но увидел, что на него мчатся с угрожающим ревом четыре всадника.
Удерживая под мышкой левой, простреленной руки деревянное ратовище прямо под самый подток на тупом конце, он выставил четырехгранное железное копье как мог дальше. Правой рукой поднял над головой меч.
Копьем он не столько колол, сколько просто пугал врагов, не позволял им зайти со спины, а мечом расчетливо старался рубить наверняка. Но все равно удары приходились порой по конским мордам и шеям, а однажды даже по передним ногам лошади, вставшей на дыбки.
Одного татарина он все же заколол копьем и не успел выдернуть его.
Двоих рассек от шеи до седла.
Четвертый, как видно объятый ужасом, поняв, что в одиночку ему не совладать с русским батыром, развернул коня и ударился в бегство.
— Ага-а! А говорили, что бегать не умеете!
Юрий Всеволодович помчался в погоню. Но Ветер его, истомленный и выдохшийся, рухнул грудью на снег.
Одновременно и рыжая лошадь татарина споткнулась.
Юрий Всеволодович, чудом усидевший в седле, ударил мечом по задним ногам завязшей в снегу татарской лошади, перебив сразу обе.
Всадник ее проворно спрыгнул и укрылся за березой. Ветер нашел в себе силы, выпростал ноги из снега. Однако вперед не рванулся, топтался на месте, взвивался на дыбы, как ни понуждал его Юрий Всеволодович.
Это нельзя было назвать мраком — какая-то мягкая, нежно-аксамитовая темнота окружала его. Он рвался сквозь эту темноту со скоростью идущего во весь опор Ветра, но вдруг понял, что темнота эта — всего лишь сквозной проход под снежным наметом, и помянул недобрым словом главного воеводу. Сколько раз твердил ему, чтобы ежедневно наряжал детей боярских на расчистку рвов. Пока снег легкий, его и деревянной лопатой просто выбросить на гребень, а как отпустит оттепель да за нею мороз хряснет, то хоть заступ бери. Вот и здесь упустили срок — весь проход замело всклень.