Тот не шевелился. Мутным взглядом обводил изумрудную ложбину у своих ног, синь дальних лесов и безутешный, изломав брови, будто все ждал кого-то, желая и не смея позвать.
— Он несвободен, потому что не отрешен от оставленных им. Слишком внезапным был его уход. Он не приготовился, — с сочувствием проговорил владыка. — Грустный ваш Василько! Тяжки ему зовы и плач Марии в Ростове и сыновей его малых.
— Они в Ростове? — спросил Юрий Всеволодович, тут же подумав, зачем спрашиваю, я же знаю, что там они, но живы ли? У него еще немножко путалось: кто жив во истине, а кто — во временном пребывании.
— У его княжичей судьба славная, святыми наречены будут, — продолжал Симон задумчиво.
— А мои-то сыновья? — всполохнулся Юрий Всеволодович. — Ведь их сожгли во Владимире! Отче, где ж справедливость, где равенство?
— Да что ты трепыхаешь, аки тетерев в силке? Скорый какой! — попрекнул владыка. — Только явился, счас ему и равенство и справедливость вынь да положь?
— Он у нас такой! Везде справедливости ищет. Только сам не знает, чего ищет, — проговорил кто-то за спиной у Юрия Всеволодовича.
Тот не смел оглянуться: такой невыразимо родной, скрипучий голос, с прежним покашливанием… Не может быть! Этого не может быть! Неужели Костя?
— А ты думал, я где? Ведь владыка сказал тебе: вы теперь все вместе.
Он был, как и раньше, худ, почти прозрачен. И молод. Почти, как сын его Василько, стоящий на холме в отдалении.
— Это тебе только мнится: кто молод, кто не молод, — продолжал Костя. — Все-то ты измеряешь, сам в безмерности находясь. — В голосе его, казалось упрекающем, была доброта и улыбка. — Мы здесь больше ничего не измеряем, все меры теперь — лишь в руке Сказавшего: какою мерою мерили, тако и вам отмерено будет.
А Василько-то даже и не поворотился на голос отца. Отчего-то стало его еще жальче: прикован. Ах, к чему и зачем он прикован?
Юрий Всеволодович, все еще воспринимая себя чреватым седовласым мужем в сафьяновых сапогах, одновременно ощутил себя младшим братом при Косте, опять более умном, более начитанном, знающем, ощутил себя виноватым какой-то давней виной: промелькнула где-то мглистая от жары речка Липица и нечто туманное, что звалось некогда гневом, восстановлением справедливости.
— Да брось ты! — сказал Костя, и опять стало легко. — Не приличествует даже помыслить, сколь глупы мы были. Я тут много думал, и мы даже беседовали немало с Кириллом Туровским… Я, конечно, и ранее знал его поучения, но понимал слабо и не все. А тут он мне сказал — и впечаталось…
— Ты кашляешь? — прервал Юрий Всеволодович. — Ты по-прежнему болен?
— Очнись, Гюрги! Ты что? Я тебе про великого проповедника, а ты мне про кашель. Ты про мою ученость подумал и уязвлен. А он сказал: книжник, большим угождая и многих меньших презирая и глумяся над ними, то Господь, увидя гордый ум его, возьмет от него талант… К чему молвлено, Гюрги? Это ведь про нищету духа! Помнишь ли: блаженны нищие духом? Вот и я нищету сию взыскую. Ибо в ней — премудрость. Ибо она — чистота. И с нею восприимешь посылаемое тебе в полноте понимания.
«Мудрено чрезмерно!» — воскликнул про себя Юрий Всеволодович, одновременно думая о Васильке, о своих сыновьях и еще об Агаше и взыскуя, как бы их повидать.
— Смотри, как приветливы здешние небеса, — продолжал меж тем брат, — темных облак вретища с судеб наших совлеклись и светлым воздухом славу Господню исповедают. Это все он же мне открыл, Кирилл Туровский. Неизмерима, говорит, небесная высота, не испытана преисподняя глубина, неведомо таинство Божьего усмотрения. Трепещу, когда думаю, сколь великих достоинств сей человек, каким даром словесным отмечен.
— А сын твой Василько у себя в Ростове епископом тоже Кирилла поставил из Рождественского монастыря. Прост, но тоже учен, книгохранилище твое обустроил, расширил и пополнил. Монах, а отважен, аки настоящий воин. На последней нашей сече с нами был и облегчал уходы умирающим, веру в ратниках укрепляя. — Так что и Юрию Всеволодовичу было что рассказать брату. — А Ярослав-то, — вспомнил еще, — не пришел на помощь мне! А ведь такая беда землю нашу настигла! Подобно ночи беспросветной навалилась.
— Сие испытание нам известно, — кратко отозвался Константин.
— Иль Ярослав наказан не будет? — все волновался Юрий Всеволодович. — Ты вот улыбаешься, что я о справедливости пекусь. Но потщись и меня понять.
— А я тебя понимаю, — прозрачно и холодно поглядел брат. — Ты хочешь знать о нем? Хочешь?
— Хочу, — сказал Юрий Всеволодович, не ожидая ничего хорошего.