— Сла-адкие какие, — повторила нищенка, будто сама с собой.
Василий засмеялся.
Порозовевшее от еды лицо с темными подглазьями тихо повернулось к нему:
— Что, княжич?
Тут он и узнал всю печальную историю ее: голодали долго, ели все подряд — мякину, падаль, мох, древесную пыль из гнили. Отец добыл где-то кадку старых, покрывшихся плесенью и высохших соленых грибов, старший брат с голодухи навалился на них, объелся, через день пришлось на погост его везти.
— На красных санках, — доверчиво прибавила Янга, деловито вытирая рот и сметая упавшие на стол крошки в ладонь.
У других братьев животы раздуло от хлеба из молотой сосновой коры, и уж никому не верилось, что когда-нибудь можно будет взять в руки краюшку настоящего ржаного хлеба. А самый младший братец только по рассказам старших и знал, что бывает такой вкусный, с поджаристой теплой корочкой хлеб, вкуснее которого нет ничего на свете.
— Так и не пришлось попробовать, — спокойно сказала она, только глаза страшно заблестели в голодных черных провалах.
Всех братцев одного за другим закопали в мерзлую землю в деревянных тулупчиках. И мать с отцом неможаями стали. Отец пошел в мир — в большую чужую деревню помощи искать и не вернулся. Наверное, уж выклевали вороны его ясные очи, а белые кости мороз схватил — так мать говорила, а сама пошла с веником березовым в баню, чтоб недуг из себя выгнать, — и тоже сгинула. Несколько дней сидела Янга в пустой нетопленой избе, повторяла молитвы «Отче наш» да «Богородицу», а когда чуть потеплело на дворе, сумела добрести до Переяславля.
Василий был ее рассказом так потрясен, что, не посоветовавшись ни с отцом, ни с думными боярами, распорядился самолично:
— Будешь жить в нашем дворе, в Москве.
Янга не удивилась — всему уж была покорна: и беде, и счастью.
Дмитрий Иванович обрадован самостоятельным решением сына не был, но недовольства не выказал и решил съездить в ту деревню, где жила Янга, — хозяйским глазом осмотреть, что происходит в его владениях. Хотели посадить Янгу на переднюю лошадь, чтоб указывала дорогу, но когда узнали, что деревня за Синим камнем, надобность в проводнике отпала, потому что в Переяславле Синий камень известен и старому и малому.
Вблизи Плещеева озера со дня сотворения мира лежит этот темно-сизый огромный валун. Ему поклонялись моряне-язычники, чтили как бога и приносили жертвы. И славяне, уже принявши христианство, почитали этот удивительный камень.
— Киприан, — отец произнес имя опального митрополита почти с брезгливостью, — наезжал ко мне в Переяславль. Было это в праздник великих верховных апостолов Петра и Павла. Проезжал мимо камня и увидел, что переяславские люди — мужи и жены и их дети — украсили камень цветами и лентами, водят вокруг негр хоровод. Примчался ко мне во двор и, из повозки не вылезая, верещит: «Демон мечты вселился в подданных твоих, великий князь, христианские язычники они суть…»
Лошади шли по дороге попарно, во главе — голуб-конь Василия и статный, высокий отцовский Серый.
Василию хотелось спросить о Киприане уж давно, но он все боялся рассердить отца упоминанием этого имени. Но коли тот сам начал, то, значит… И он спросил:
— Это правда, что ты Киприана ночью заточил нагого и голодного в клетку? И будто бы монашескую свиту его велел отослать, отобрав коней, а слуг ограбить, раздеть до сорочки и, выведя за город, на; клячах без седел отпустить?
— Откуда тебе это ведомо? — сердито спросил отец. — Я в секрете велел держать.
— Федор Симоновский говорил… мне одному…
— Племянник Сергиев? Значит, и сам преподобный Сергий, игумен Радонежский, знает? Когда так, завернем к нему в обитель, а уж потом до Москвы.
— Так правду святой отец Федор говорил?
Дмитрий Иванович молча кивнул.
— А «кивер» — это что такое?
— Шапка особенная, вроде колпака. И про это тебе отец Федор поведал: будто мои слуги Киприановых слуг «до ногавиц, и сапогов, и киверов» ограбили? Это лжа. Слуг я не велел трогать, только владыку одного из Москвы выпроводить.
— А зачем? — не отставал Василий.
— Чтобы он, много потеряв, ничего не достиг и отступился.
Василий снова не понял:
— Так почему же ты его прогнал?
— Говорю, чтоб отступился, чтоб впредь ему было неповадно без моего зова в Русь идти. При тебе я выпроводил его из Москвы, помнишь? А он смотри какой! Гонишь в дверь, он в окно — собрал процессию из сорока пяти всадников и грядет на меня! Он рассчитывал, что Сергий с племянником, духовенство, анахореты-молчальники, братия монашеская, старцы, их послушники, почитатели, обыватели устроят ему встречу с крестным ходом. Тогда бы мне поневоле пришлось смириться, а Митяя убрать.