— Пишет, что для всех, кто с ним единомудрен, однако сжечь грамотку сию после прочтения либо же схоронить куда не велит, дабы не навлечь на себя его, митрополичьего, проклятия. — В светлых глазах Сергия великий князь рассмотрел веселые искорки и ободрился, сообразив, что игумен не во всем, очевидно, заодно с Киприаном.
Гуляла в народе молва о том, какие беды обрушились на одного литовского хозяина, попавшего в немилость к Киприану, — враз пропало у него все хозяйство и дом. Будто бы и другие проклятия монаха-мистика свершались. Но Сергий еще раз повторил с неудовольствием, прежде чем принялся за чтение грамотки:
— Дабы не навлечь!..
Киприан в начале послания старался разжалобить тех, кто будет его читать, рассказом о своих переживаниях и несчастиях, перенесенных в Москве, жаловался на мучителя, проклятого Никифора, подосланного великим князем, подчеркивал, что получил простуду, хотя и происходило дело в жаркую погоду. Затем объяснил, что рвался в Москву не корысти ради, единственно из желания добра московскому князю: ехал благословить его и княгиню, и детей его, и бояр его, и всю вотчину его. И еще надеялся он, что с его приездом утишится злоба между Москвой и Литвой. А потом Киприан подходил к самому больному для него месту — к незаконности, по его разумению, назначения митрополитом Митяя. Здесь не поскупился он на язвительные и одновременно на жалостливые слова, чтобы пронять великого князя (Дмитрий Иванович понял теперь, что послание обращено именно к нему в первую очередь, — просто не насмелился Киприан послать самому великому князю, направил монахам). Обвинения Митяю предъявлялись те же, что высказывал Киприан весной в Переяславле: дескать, чернец-новоук надел святительскую мантию и клобук, и перемонатку святительскую, и посох взял в руки единственно по воле князя, а не по закону. Зная очень хорошо об отношении Дмитрия Ивановича к покойному Алексию, счел нужным подчеркнуть Киприан его заслуги и то, что он, в отличие от Митяя, так греческий язык знал, что собственноручно сделал перевод на славянский Нового Завета. А заканчивал мятежный монах свое послание очень даже воинственно: да будут отлучены от церкви и не благословлены от него, Киприана, и прокляты по правилам святых отцов и Митяй-временщик, и великий князь со своими боярами!
Вязкая тишина настоялась в просторном, пахнувшем свежей сосной доме, все сидели неподвижно, глаза боясь поднять на великого князя. А тот понимал, как ждут его слова. Повременил, спросил Сергия так буднично, будто о пустяке речь вел:
— Что, отче, ведь блаженной памяти митрополит Алексий тебя своим преемником видеть жаждал? Так, может, сейчас хоть?..
Сергий не удивился вопросу, сразу же, без раздумий и колебаний повел в знак отрицания головой, промолвил словно бы даже просительно:
— Отвечал я владыке на это, что если не хочет он нищету моей души отринуть от своей святыни, пусть не говорит о таком тяжком бремени моему недостоинству, не говори и ты, княже!..
Дмитрий Иванович согласно качнул головой: уж если раньше отказывался игумен от лестного предложения Алексия, то теперь, когда патриарх принял решение о назначении Киприана, изменить свое намерение значило бы для святого старца отягчить свою совесть и обречь себя на пожизненные, треволнения.
— Однако епископство-то, отче, почему бы тебе не принять?
— Еще раз прости меня, государь, но от юности моей не носил я золота, в старости же наипаче хочу пребыть в нищете.
Для Дмитрия Ивановича, видно, и этот ответ не был неожиданностью, он не стал настаивать, заключил:
— Ну, тогда… — Встал, положив длань на увенчанную крупным византийским рубином рукоять меча.
И Сергий поднялся из-за стола, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Однако не увидеть Митяю Царьграда.
Дмитрий Иванович не понял смысла этих слов, а скорее всего, не пожелал понять. Его любимец и духовник Митяй-Михаил, такой же, как он сам, высокий, плечистый, пригожий собой и громкоголосый, в тот же день получил наказ готовиться к поездке в Царьград для утверждения на вселенском соборе митрополитом Великой и всея Руси.
Однако поездку пришлось отложить на год с лишком, потому что захлестнули тут Русь новые грозные события.
Еще не успели выехать с монастырского погоста, как увидели перед лесом пыльное облако. Оно приближалось быстро, и вскоре можно уж было рассмотреть двух всадников, гнавших лошадей во весь опор и не жалеючи. Это были московские гонцы. По тому, как настегивали они коней, а также по их красным щитам, дающим право беспрепятственного проезда по любым мостам и переправам, можно было понять, что это военные вестники, несущие великому князю срочное сообщение.