Суздальско-нижегородский князь Дмитрий Константинович, отдавший дочь свою за Дмитрия Ивановича и молчаливо признавший вроде бы его старшинство, сейчас, получив призыв московского князя, задумался, посылать ли свою рать.
А тверичи и вовсе не желали под чужой стяг становиться — они давно и настойчиво пытались взять себе право вести за собой Русь… Пять лет назад, после того, как Дмитрий Иванович возглавил победный поход против Твери, была заключена «докончальная грамота», в которой тверской Михаил признал себя «младшим» князем и в которой оговорено было: «А пойдут на нас татарова или на тебе… битися нам и тобе с одиного всем противу их». И все-таки, видно, никак не хочется князю Михаилу Александровичу признать, что московские князья и умнее, и изворотливее, и словно забыл он ту «докончальную грамоту», не хочет поддержать Дмитрия Ивановича даже в такой решительный момент.
Как и Тверь, упорно не желала подчиниться Москве и Рязань, хотя она о первенстве не мечтала.
Она, как и Нижний Новгород, помышляла лишь о собственной безопасности. С подозрением и недоверием относясь к Москве, безуспешно стараясь найти опору у варварской и враждебной Орды, несчастная рязанская земля полтора столетия находилась между молотом и наковальней. Но и воинственны рязанцы — только-только оклемаются после очередного ордынского или русского разорения, глядишь — опять мечами гремят, силу свою показать желают.
Однако сейчас, чувствуя грозную незаурядность надвигающегося побоища, рязанский князь Олег и на призыв великого князя московского не отозвался, и с Мамаем соединиться не рискнул. Надеялся Дмитрий Иванович, что Олег, как и уговаривались с ним тайно, не будет действовать во вред Руси.
И господин Великий Новгород глух был к призыву Москвы: «Братие, потягнем вкупе!» Не желал он никаких изменений в своей жизни, ему нравилось то положение, в котором он находился: благополучный, вольный, равный среди равных. Но еще летом 1367 года Дмитрию Ивановичу удалось заключить союзный договор с Новгородом Великим, в силу которого на Волхов были посланы московские наместники. Теперь был он уже связан узами родства с Москвой, не мог не считаться с молодой и дерзкой своей сестрой.
На особицу жил и Смоленск. Он решал свои задачи: более, нежели кочевники — хазары, печенеги, торки, берендеи, черные клобуки, половцы, татаро-монголы — беспокоили его западные недруги — литовцы, немцы.
А сама Литва — особая статья: трудные, запутанные отношения сложились с ней.
В то время как Москва утверждала себя в качестве общего русского центра, литовские князья Гедимин и Ольгерд сумели объединить в своей державе русские западные и южные земли и пытались передвинуть свои границы подальше на восток, опять же за счет русских земель. Князь Ольгерд дважды под предлогом защиты своего шурина тверского Михаила Александровича подходил к Москве, сжигал се пригороды. Решив, что не пришло еще время покорить Москву, предпочел войне союз, скрепив его браком своей дочери и Владимира Андреевича Серпуховского. Но после смерти Ольгерда великим князем стал Ягайло, сын тверянки, второй жены Ольгерда, и для него родственные связи с Тверью значили сто крат больше, нежели с Москвой. Так что рассчитывать на помощь русских земель, находящихся под державой Литвы, не приходилось — дай Бог, чтобы хоть открытой вражды не иметь. Но и то уж хорошо, и великий князь очень верил в невмешательство Литвы, о чем у него было тайное соглашение с Кейстутом.