Как известно, своей вины в этом вопросе он упрямо не хотел признавать. 10 марта 1939 года в докладе на XVIII съезде ВКП(б) Сталин заявил, что советская сторона будет проводить политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами, соблюдая при этом осторожность и не давая провокаторам войны втянуть СССР в конфликт.
В это время в Париже и Лондоне испытали разочарование по поводу политики Гитлера, который, расчленив с ведома противников Чехию, перешел тот рубеж, за которым непосредственно лежали интересы Лондона и Парижа. Чемберлен и Деладье приняли шаги к началу переговоров с СССР. 31 марта 1939 года Чемберлен заявил в парламенте, что в случае угрозы независимости Польши и если последняя при этом окажет сопротивление, английское правительство «будет считать себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю находившуюся в ее силах помощь». Позже такое заявление сделало и французское правительство. Однако никто еще не знал, что гитлеровский удар по Польше 1 сентября 1939 года будет настолько стремительным (ее немцы оккупировали за 28 дней), что в Лондоне и Париже слишком поздно придут в себя от ошеломления и помощь будет оказывать уже некому. Гитлер же через свою агентуру делал все возможное, чтобы сорвать опасные для него «тройственные» переговоры — между Англией, Францией и СССР.
А Сталин считал наиболее благоприятным договор с Германией, ему надоело пассивное сопротивление Литвинова, и тогда 3 мая 1939 года Литвинов был внезапно снят с поста наркома иностранных дел, и его место занял председатель СНК В. М. Молотов, послушно выполнявший все указания Сталина. Через годы из переписки германского посла в СССР Шуленбурга с министром иностранных дел Риббентропом стало известно, что в Берлине были весьма довольны снятием Литвинова. В советской печати появились статьи, из которых явствовало, что Москва особенно и не стремилась к серьезным переговорам с Англией и Францией. Правда, существовал советско-французский договор 1935 года, который не был денонсирован. Но по этому поводу к удивлению осведомленных западных дипломатов в июне 1939 года в «Известиях» была помещена передовая статья, сообщавшая, что «…у нас нет договоров о взаимной помощи ни с Францией, ни с Англией». Такая забывчивость в дипломатических кругах может повлечь серьезные осложнения. Есть мнение, что подобным заявлением Кремль приглашал Берлин к более активному сотрудничеству.
В мае 1939 года Сталин располагал достоверной информацией о планах Гитлера на последующие месяцы. Сталин знал, что Гитлер намеревается сокрушить и уничтожить Польшу как независимое государство. Зав. Восточным отделом МИД Германии Э. Клейст говорил, что если дело дойдет до войны, то вермахт будет действовать «жестоко и беспощадно». Уже через несколько дней об этой фразе Клейста знали в Кремле. В Берлине были уверены, что СССР сохранит нейтралитет, если Германия ринется на Польшу. Сам Гитлер, по словам того же Клейста, внимательно изучив настроения в Кремле, пришел к выводу, что «после ликвидации Польши» в германо-советских отношениях должен наступить новый благодатный этап. Гитлер планировал на ближайшие два года установить с СССР нормальные отношения, чтобы решить «германские проблемы в Европе». Что это за проблемы — прекрасно известно из курса общей истории. Гитлер также решил, что с учетом интересов СССР в эти два года не будут подвергаться нападению страны Прибалтики.
Да, действительно, по своим диктаторским настроениям Сталин был более склонен к заключению соглашений с Германией. И в Берлине это почувствовали, что видно из содержания беседы руководителя восточноевропейской референтуры экономико-политического отдела МИД Германии Ю. Шнурре с советским поверенным в делах П. А. Астаховым. В конце июня 1939 года Шнурре заявил Астахову, что, по мнению берлинского руководства, СССР и Германия едины в главном — «в своем враждебном отношении к капиталистической демократии». Германия предлагала «нейтралитет и исключение из европейского конфликта». А Риббентроп заявил Астахову, что между Германией и СССР нет неразрешимых вопросов «на всем пространстве от Черного до Балтийского моря», — и предложил подписать советско-германский протокол.