— Действительно? — обрадовался Горли, но потом понял, что это часть аргументации отказа и померк. Потом просиял, найдя еще один довод: — Но если бы ты посидела у меня на коленях, ты могла бы сравнить.
— Нет, Горли. Если русская девушка говорит нет, это значит нет.
— Но мы можем хотя бы поцеловаться? Тебе не придется даже вставать с места, такого упругого и мягкого.
— Давай попробуем, — согласилась Мэгги.
Ради такого случая Томсон остановил «линкольн», обстоятельно прыснул себе в рот какой-то аэрозолью, словно морил там насекомых, потом осторожно наклонился к Мэгги и наградил ее поцелуем в губы. Мэгги вяло ответила. Тогда Томсон привалился к ней уже тяжелее, начал аккуратно мять ей плечи и грудь, заехал по ноге коленом… Из встречной полицейской машины его приветствовали свистом, шутливым визгом и смехом, он отсалютовал рукой и снова вернулся к своей деятельности. Он полузакрыл глаза и начал пыхтеть, словно волочил шкаф. Тут Мэгги высвободилась вежливо, но твердо. Горли на две долгие секунды завис, как компьютер, потом отсел на свое место, поправил пиджак, подтянул галстук, достал трубку и начал ее набивать.
— Прости, Горли, — сказала Мэгги, — но мне что-то…
— Нет проблем. Все отлично.
— Я прекрасно к тебе отношусь. Ты классный журналист и чудесный парень. Но… постарайся меня понять… у меня такое впечатление, что просто человек целуется с человеком.
— Ты хочешь сказать, мужчина с мужчиной?
— Это бы еще ничего. Я хочу сказать то, что говорю. У меня было пять по английскому, и Роза Алексеевна ставила меня в пример остальным.
— Приятно. Но, Мэгги, а что же делать человеку с человеком? Обязательно целиться друг в друга стеллзами?
— Ты прямо максималист. Хватит дуться, Горли, улыбнись, иначе я тоже надуюсь, как пузырь от жвачки.
Томсон потер нос и улыбнулся.
— Хорошо. А теперь поехали назад, а то Тина, наверное, волнуется.
— Уверен.
Глава 8. Прогулка по шоссе (обратно)
Не успели они развернуть «линкольн» и проехать три мили, как увидели на обочине голосующего белого с цветастым рюкзаком за спиной. Томсон затормозил и плавным задним ходом подчалил к хозяину рюкзака.
Это оказался небольшой дедушка лет семидесяти с лицом цвета хорошей ветчины. На его чумазых ногах красовались сандалии, Мэгги могла бы поклясться, советского производства.
— Хай, — сказал дед. — Подбросите до поворота на Чертову гору?
— Уверен, — сказал Горли.
Дедушка, не спеша садиться, оглядывал открытый салон «линкольна» хитрыми глазами.
— Страсть как не хочется, — изрек он, — лезть на это траханное заднее сидение. Толком не поболтаешь. Может быть, мы как-нибудь поместимся впереди втроем?
— Легко, — флегматично сказал Томсон, — если ты уговоришь мисс сесть к тебе на колени.
— Я за, красотка, а как насчет тебя?
— Насчет меня, — сухо сказала Мэгги, — так: у меня геморрой третьей степени, и мне мой доктор запретил сидеть на костях.
— Бедняга! — искренне расстроился дед. — Ты пробовала мазь из гадючьего яда? Мою старуху он поставил на ноги за три месяца. Слушай: берется молодой самец гадюки…
— Мы не могли бы, — прервал его Горли, — продолжить этот разговор внутри машины?
Дед пролез на заднее сидение, и они помчались навстречу ветерку.
— Я вижу, вы едете на запад, — сказал дед через пару миль. — Кстати, меня зовут Слейтон Курли.
— Слейтон — это имя? — поинтересовался Томсон.
— Уверен.
— А меня Горли Томсон. Горли — имя.
— А Томсон?
— Фамилия.
— Я догадываюсь, парень, у тебя есть и второе имя.
— Дионис, — ответил Томсон после паузы.
— Итак: Горли Дионис Томсон?
— Да. Дионис — это…
— …бог виноделия у античных греков. Римляне называли его Вакх. Я в курсе.
Пару миль проехали молча.
— Я все еще Слейтон Курли, — снова заговорил дед сзади, — а ты, дочка?
— Мэгги. Мэгги Дэйла Гуренко.
— Приятно, Мэгги, а ты едешь на запад путешествовать или возвращаешься?
— Возвращаюсь.
— А не встречалась тебе там, за перевалом, такая костлявая старая коза, Эрнестина Ганецки?
— Вы говорите об Эрнестине, у которой птичий двор вблизи от больницы Скайлза?
— Уверен. Как там этот ходячий кухонный комбайн?
— Три часа назад была в порядке. А вы, я вижу, не больно-то ее любите.
— Мы были женаты двадцать восемь лет и промотали нашу любовь до последнего цента. Да еще, пожалуй, в долги залезли.