— Ох, совсем я запарился, друзья! Этот пакет, завернутый в пропитанную маслом тряпку, прямо жег меня всю дорогу! — сказал гонец.
— Значит, очень горячие новости в нем были, — засмеялся цирик из Западного аймака.
— Ну, давай рассказывай, какие новости в Хурэ.
— «Хурэнские новости» я вам не привез.
— Да тебя не про газету спрашивают, а про то, что делается в городе.
— А что в городе? По утрам гудят трубы Гандана, ночью тявкают бездомные собаки, а днем стреляют, созывая народ или, наоборот, давая сигнал разойтись...
— А из какого орудия стреляют? Из «трехлетки» или «четырехлетки»?
— Откуда я знаю...
— О батюшки! Да этот парень еще, видно, и пороха не нюхал. И куда только смотрят члены Народной партии!
— Им некогда. Они заняты государственными делами.
— Ну и что же это за дела?
— Собираются уменьшить налоги, например.
— Ну-ну...
— Говорят, что государство будет оказывать помощь бедным семьям. Допросы с пытками применять не будут.
— Неужели?
— А еще слышал, с красными русскими будем торговать.
— И молоко русских женщин продавать начнут?
— Кто это тебе сказал?
— Что ушами слышал, то через рот выпустил!
— Ты впредь, если такое услышишь ушами, изо рта не выпускай, а лучше проглоти. И всегда сыт будешь. Ну-ка, почитайте вслух вот это воззвание. — И посланец подал цирикам бумагу.
— Воззвание — это неплохо, но хотелось бы до наступления холодов запастись обмундированием и провиантом.
— Послушай, а твоя жена еще не уехала?
— Да нет. Я еще не женился.
— Вот взбалмошная девица! Приехать из такой дали к мужу!
— А тебе-то что?
— Хотелось бы проводить ее.
— Да она на тебя и не взглянет!
— А ты-то сам ей кем приходишься?
— Вот я тебе сейчас покажу, кто я такой!
Цирики схватились бороться, остальные, окружив их, с хохотом подбадривали борцов. Никто и не заметил, как подошел Хатан-Батор. Желая, чтобы одержал верх тот, что послабее, он крикнул:
— Бросай его через бедро! Бросай! — Все обернулись, услышав голос командующего, и борьба прекратилась.
Цирики разошлись по своим палаткам. Максаржав тоже вернулся к себе и стал ждать прихода гонца из столицы, чтобы расспросить его о новостях. А пока занялся письмами и бумагами. Среди писем было обрадовавшее его послание Сухэ-Батора, оно начиналось словами: «Уважаемый старший брат Максаржав, пишет вам ничтожный младший брат Сухэ...»
Вскоре командующему доложили, что нарочный явился, и он попросил всех выйти из юрты.
— Полководец Сухэ велел передать вам, что барон Унгерн арестован, военные действия затихают. Однако враждебные элементы, воспользовавшись именем властителя богдо-хана, распространяют всяческую ложь и клевету о Народной партии. Сухэ просил вас хорошенько подумать, как с этим бороться. Ваши заслуги перед государством огромны, вам бесконечно верят люди. Так сказал Сухэ-Батор и поручил поднести вам хадак.
— Очень важно разъяснять народу суть и значение деятельности Народной партии и нового правительства Монголии. Однако людей, которые могли бы вести агитационную работу, у нас слишком мало. Мне и самому не хватает знаний... — сказал Максаржав.
— Я получил указание задержаться здесь на несколько дней и помочь вам.
— Очень хорошо.
— Велели передать, что в вашей семье псе благополучно. Человек по имени Того добрался к ним. Сандуйсурэн ездил по делам вместе с полководцем Чойбалсаном и уже вернулся обратно.
— Спасибо. Я рад, что у них все хорошо. Я давно не был в родных краях, а жена моя не захотела жить в столице, забрала детишек, сложила юрту и пожитки и уехала в хошун. Я-то у них только числюсь главой семьи, — говорил, улыбаясь, Хатан-Батор. — Хочется, конечно, вернуться домой, но я счастлив, что отдаю силы делу Народной партии и нового правительства. И радуюсь я не тому, что Народное правительство доверило мне высокий пост, а тому, что встретил умных людей и нашел верный путь. Сижу вот и думаю: увидеть такое прекрасное время после многих лет борьбы — это и есть подлинное счастье. Очень сожалею, что не смог оказать помощь монгольским и русским отрядам, сражавшимся у озера Толбо. Если б нас не задержало половодье, мы могли бы спасти товарищей. Многих достойных сыновей мы потеряли. Но если наша борьба увенчается победой, то, я думаю, у осиротевших родителей станет легче на душе.
— Красноармейцы, судя по всему, совсем другие люди, чем белогвардейцы.