Или… те до сих пор ещё принимают участие в их судьбе — потому эти, снаружи, не стреляют? Но долго ли ещё так будет, долго ли одни смогут каким-то образом сдерживать других?
Или — не было на самом деле никаких мистических сил, никакого их плана? И лишь они сами — раскрыв такую страшную тайну как бы по собственной инициативе — сами же и противостоят теперь без чьей-то помощи и поддержи, ни больше ни меньше — cпeцслужбам лоруанского государства? Они, мирные дети, не замышлявшие никакого зла, а лишь искавшие истину? Которым есть зачем жить, которые могли и хотели столько сделать — в том числе для блага той же Лоруаны? Хотя… если бы вообще тот, кто хочет и может больше — не считался теперь врагом общества, "корнем и основой" которого является "простой человек"! И значит, они опасны уже тем, что хотят и могут…
Но — что делать, как выбраться из окружённого здания? А перед тем — всё же вернуть кассету? Должна она быть где-то в одной из аппаратных — если те не нашли её! И должен быть тот, с кем говорил Талир — a уж он наверняка знает план здания, и даже возможно, потайные выходы…
— И мы… уже сами обо всём проговорились… — голос Фиар оборвал поток мыслей, пронёсшихся у Джантара за долю мгновения — и слова, как тяжёлый камень, упали во вдруг наступившую тишину. — Уже сами всё им выдали…
И как бы удар, разрыв тишины пронёсся за её словами. Ведь это просто невозможно было осознать сразу…
— "Газ правды"… — только и смог произнести Лартаяу. — Пустили сюда… И теперь знают, что мы видели, и что у нас с собой было на самом деле…
"Всё… Конец…", — оглушённо, но ещё неосознанно, безэмоционально отпечаталось в сознании Джантара, и лишь затем уже ни с чем не сравнимое чувство краха и обречённости сковало волю. Итак, они уже точно не жертвы — преступники. Пусть — в глазах тех, кто способны стрелять в мирных людей, оправдываясь исполнением долга. А значит, и их семьи теперь — семьи преступников… Потому что — не предусмотрели этой в общем известной по слухам уловки спецслужб. "Газ правды" или "газ откровения" — который незаметно для человека ослабляет бдительность, притупляет волю, побуждая откровенно высказывать вслух всё: о чём он думает, что его беспокоит, чего он опасается…
Но нет… Воля самого Джантара была не сломлена — он спустя мгновения понял это! И — не был готов сдаться без сопротивления, признав какую-то вину, тем более — перед теми, кто сами только что угрожали подрывом здания с людьми! Нет, он готов идти до конца — отстаивая своё мнение, правду, свободу! Пусть те, снаружи, способны на всё — в конце концов, они — лишь стадо, способное исполнять преступные приказы! И не им — убийцам и разрушителям — судить человеческую личность в её поисках правды! Той, которую не вырвать никаким газом, ибо состоит она не в признаниях, добываемых таким путём…
— …Нет — а что мы, собственно, выдали? — прервал тишину общего шока голос Итагаро. — То, что относится к чисто научным, философским и моральным вопросам? А не— то, под чьим внушением находились, и как оно могло быть на нас оказано? Так что никакой конкретной вины мы на себя не взяли!
— И то верно… — совсем поражённо ответил Минакри. — Хотя если тут такая тайна, что за неё они могут и невиновных…
— И сейчас слышат и это… — спохватился Донот, но уже как-то вяло.
— Пусть слышат, чего уж теперь… — внезапная обречённость в голосе Минакри заставила Джантара вздрогнуть.
— Мальчики, не время для срыва, отчаяния! — воскликнула Фиар. — Там чего-то ждёт эта свора, готовая стрелять! Или… ты специально так сказал? — перешла она на совсем тихий шёпот.
— Нет, просто вырвалось… — тоже шёпотом ответил Минакри. — Но где они, почему не отвечают?
— Или… всё же — что-то не то? — громко переспросил Герм. — И мы на самом деле ничего не поняли? Но в чём тогда тайна?
— А тайна, должно быть, для них действительно страшная… — ответил Итагаро. — Если идут на такое — и в Тисаюме, и здесь…
— Но ради чего можно — на такое, как в Тисаюме… — прошептала Фиар. — Если сейчас это не была просто игра на чувстве вины…
— А знаете, могло быть, — устало и оглушённо ответил Донот. — Если вообще, чуть что, первая мысль: подростки…
— А тысячи телезрителей? — напомнил Лартаяу. — Не бросятся же, в самом деле, истреблять их всех…