С окончательным падением золотого стандарта курс этот резко изменился на прямо противоположный. Жертвы, приносившиеся во имя восстановления золотого стандарта, нужно было приносить снова — чтобы жить без него. Институты, придуманные с тем, чтобы стеснить жизнь и торговлю ради поддержания системы стабильных валют, использовались теперь с целью адаптации экономической деятельности к постоянному отсутствию подобной системы. Вероятно, именно поэтому механическая и технологическая структура современной промышленности сумела выдержать удар, вызванный крахом золотого стандарта, ибо в борьбе за его сохранение мир, сам того не сознавая, готовился к таким действиям и к такому типу социального и экономического устройства, которые требовались для адаптации к его гибели. Однако теперь цель была противоположной; в странах, более всего пострадавших в долгой и изнурительной битве за недостижимое, реакция разочарования высвободила титанические силы. Ни Лига Наций, ни международная финансовая олигархия не смогли пережить золотой стандарт; с его смертью как мирный интерес Лиги Наций, так и главные орудия его реализации — Ротшильды и Морганы — совершенно исчезли из политической жизни. Треск разорвавшейся золотой нити стал сигналом к началу революции планетарного масштаба.
И все же крах золотого стандарта определил, самое большее, дату этого события, но никак не мог — ввиду громадности последнего — быть его действительной причиной. В значительной части мира кризис сопровождался полным уничтожением институтов, унаследованных от XIX в., буквально всюду эти учреждения подверглись реформам и преобразованиям, изменившим их почти до неузнаваемости. На смену либеральному государству во многих странах пришли тоталитарные диктатуры, а ключевой институт века — свободный рынок как основа производства — был вытеснен новыми формами экономической организации. Одни крупные нации, в корне изменив самую суть своего мировоззрения, развязали захватнические войны, желая поработить планету во имя неслыханных прежде теорий о природе человека и Вселенной, — другие нации, еще более крупные, решительно встали на защиту свободы, которая приобрела теперь для них столь же небывалую ценность. Крах прежнего миропорядка, хотя именно он и привел в действие спусковой механизм трансформации, не мог, разумеется, объяснить ни масштаб, ни содержание этого процесса. Ведь даже если нам известно, почему то, что произошло, произошло внезапно, мы по-прежнему можем не понимать, почему это вообще произошло.
То, что трансформация сопровождалась беспрецедентными по масштабу войнами, не было случайностью. К механизму социальных перемен была подключена история, судьба народов оказалась связанной с их ролью в институциональной трансформации. Подобного рода симбиоз не является в истории чем-то исключительным: хотя национальные группы и социальные институты имеют различное происхождение, в борьбе за существование им свойственно тяготеть друг к другу. Общеизвестный пример такого симбиоза — взаимозависимость между капитализмом и судьбой морских наций Атлантики. Торговая революция, столь тесно связанная с подъемом капитализма, открыла путь к могуществу для Португалии, Испании, Голландии, Франции, Англии и Соединенных Штатов, и пока каждое из перечисленных государств пользовалось возможностями, которые предоставлял ему этот широкий и мощный процесс, сам капитализм распространялся по нашей планете при содействии этих держав.
Закон этот действовал и в обратном смысле. Нации в ее борьбе за существование может служить препятствием тот факт, что ее институты или некоторые из них находятся в данный момент в состоянии упадка; пример такого отжившего свой век инструмента — золотой стандарт в годы Второй мировой войны. С другой стороны, государства, которые по своим внутренним причинам не желают сохранения статус-кво, могут быстро осознать слабости существующей институциональной системы и активно содействовать ускорению создания новых институтов, более выгодных с точки зрения их интересов. Подобные страны подталкивают вниз то, что уже рушится, крепко держатся за то, что — движимое собственным импульсом — развивается в удобном для них направлении. В таком случае может показаться, будто эти страны и положили начало процессу социальных перемен, тогда как в действительности они лишь извлекают из него пользу, а порой даже искажают общее направление процесса, чтобы поставить его на службу своим целям.
Так Германия, потерпев поражение в войне, сумела осознать скрытые пороки миропорядка XIX в. и использовать это знание для того, чтобы ускорить его крах. Ее политики, сосредоточившие в 30-х гг. все свои помыслы на этой задаче разрушения — задаче, которая нередко требовала создания новых методов и форм торговой и финансовой деятельности, войны и социальной организации, — в своих попытках подчинить ход событий собственным целям приобрели некое пагубное интеллектуальное превосходство над государственными деятелями других стран. И однако — подчеркнем еще раз — сами эти проблемы не были созданы правительствами, которые лишь использовали их в своих интересах; они были реальными, объективными, исторически заданными, и всем нам, как бы ни сложилась судьба отдельных государств, придется решать их в будущем. С другой стороны, здесь выступает с полной очевидностью принципиальное различие между двумя мировыми войнами: первая соответствовала типу войн XIX в. — простое столкновение сил, вызванное сбоем в системе равновесия, вторая уже стала частью вселенского переворота.
Те роли, которые играют во Второй мировой войне Германия или Россия — а в сущности и Япония, Италия, Великобритания и Соединенные Штаты, — хотя и являются частью всемирной истории, не имеют прямого отношения к настоящей книге, тогда как фашизм и социализм были реальными движущими силами в той институциональной трансформации.
Это возвращает нас к тезису, все еще нуждающемуся в доказательстве: первопричины катастрофы лежат в утопической попытке экономического либерализма создать саморегулирующуюся рыночную систему. Подобное утверждение, как можно подумать, сообщает этой системе прямо-таки сказочную мощь: из него следует, что механизм равновесия сил, золотой стандарт и либеральное государство, иначе говоря, все основы цивилизации XIX в., были сформированы в конечном счете одной порождающей моделью, саморегулирующимся рынком. Данное воззрение в его откровенном материализме кому-то покажется крайним и даже шокирующим. Но ведь характерная особенность цивилизации, рухнувшей на наших глазах, в том и заключалась, что опиралась она на экономический фундамент. Другие общества и другие цивилизации также зависели от материальных условий своего существования — это общая черта всякой человеческой жизни и, шире, любого бытия, религиозного или нерелигиозного, материального или спиритуалистического. Все типы обществ так или иначе определяются экономическими факторами. Но лишь цивилизация XIX в. была экономической в ином, совершенно особом смысле, ибо основой своей она избрала мотив, который в истории человеческих обществ крайне редко признавался законным и, уж конечно же, никогда не возвышался настолько, чтобы превратиться в оправдание и смысл всех действий и поступков повседневной жизни, а именно — стремление к прибыли. Именно этот и никакой другой принцип и породил саморегулирующуюся рыночную систему.
Механизм, который мотив привел в движение, может быть сопоставлен по своей силе лишь с самым мощным взрывом религиозного чувства в истории. В течение жизни одного поколения весь человеческий мир оказался в его безраздельной власти. Как известно, он достиг своей зрелости в Англии второй половины XIX в. в результате промышленной революции. Примерно пятьдесят лет спустя он подчинил себе Америку и континентальную Европу. В конце концов и в Англии, и в континентальной Европе, и в Америке сходные условия сформировали такую модель повседневной жизни, основные черты которой совпадали во всех странах, принадлежавших к западной цивилизации. А значит, чтобы найти первопричины нынешнего катаклизма, нам следует обратиться к проблеме подъема и краха рыночной экономики.
Рыночное общество появилось на свет в Англии, но именно на континенте его слабости породили самые трагические последствия. Чтобы понять германский фашизм, мы должны вернуться в рикардианскую Англию. XIX в. — и об этом всегда следует помнить — был веком Англии, промышленная революция — ее делом, рыночная экономика, свобода торговли и золотой стандарт — ее изобретением. В 1920-х гг. эти институты потерпели крах всюду, просто в Германии, Италии и Австрии данный процесс в большей степени коснулся политики и приобрел более драматический характер. Но в каких бы декорациях ни разворачивались финальные его эпизоды и какого бы ни достигали они накала, глубинные факторы, обусловившие гибель нашей цивилизации, следует изучать в колыбели промышленной революции — Англии.