н) Меркантилизм распространил муниципальные порядки на всю территорию государства.
«Результатом стало распространение принципов экономической политики городов на более обширные регионы — своего рода городская политика, осуществляемая в масштабах государства» (Heckscher. Op. cit. Vol. I. P. 131).
о) Политика меркантилизма была чрезвычайно эффективной.
«В сфере удовлетворения материальных потребностей меркантилизм создал сложную, тщательно продуманную и великолепно работавшую систему» (Bucher. Op. cit. P. 159). Кольберовские Reglements, целью которых было высокое качество изделий как таковое, позволили добиться «потрясающих» успехов (Heckscher. Op. cit. Vol. I. P. 166). «На общенациональный уровень экономическая жизнь поднялась главным образом благодаря политической централизации» (Bucher. Op. cit. P. 157).
«Создание трудового кодекса, а также трудовой дисциплины, гораздо более строгой, чем все то, что мог обеспечить узкий партикуляризм средневековых городских властей» следует считать заслугой системы меркантилистской регламентации (Brinkmann. Das soziale System des Kapitalis-mus. In Grundriss der Sozialokonomik. Abt. IV).
К главе 7
Литература по Спинхемленду
Ясное понимание решающей роли Спинхемленда мы находим лишь на закате эпохи капитализма. Разумеется, и до и после 1834 г. шли бесконечные разговоры о системе «денежных пособий» и о «дурном применении» Законодательства о бедных, однако исходной точкой считали здесь, как правило, не Спинхемленд (1795), а Акт Гилберта (1782), и к тому же широкая публика не имела четкого представления о подлинном характере системы Спинхемленда.
Не имеет она его и теперь. Многие до сих пор твердо убеждены, что Спинхемленд означал попросту пособия беднякам, выдававшиеся всем подряд и без каких-либо ограничений. На самом же деле он представлял собой нечто совершенно иное, а именно регулярные дотации к зарплате. Современники лишь отчасти осознавали, что подобная практика прямо противоречит принципам тюдоровского законодательства, и вовсе не постигали того, что она является абсолютно несовместимой с формирующейся системой наемного труда. Что же касается реальных ее последствий, то лишь в более позднюю эпоху было обнаружено, что Спинхемленд в сочетании с законами против рабочих союзов способствовал снижению уровня заработной платы, превратившись по сути в субсидию для работодателей.
Классические экономисты так и не удосужились подвергнуть «систему пособий» столь же детальному исследованию, как, например, ренту или сферу денежного обращения. Все виды пособий и вспомоществований они свалили в одну кучу с «законами о бедных», решительно потребовав покончить с ними раз и навсегда. Ни Таунсенд, ни Мальтус, ни Рикардо не выступали за реформу Закона о бедных, они желали полной ее отмены. Бентам — единственный, кто потрудился изучить данный предмет, — был в этом вопросе менее категоричен, чем в других. Он и Берк осознали то, чего не сумел понять Питт, а именно, что по-настоящему порочным, развращающим принципом в этой системе был принцип дотаций к заработной плате.
Маркс и Энгельс не занимались исследованием Закона о бедных — а ведь, казалось бы, невозможно было вообразить более благодарного и выгодного для них занятия, чем обличение мнимо филантропической системы, которая, как принято было думать, потворствовала прихотям бедняков, а на самом деле снижала их заработную плату до уровня, не способного обеспечить даже полуголодное существование (в чем ей оказывали мощное содействие особые антипрофсоюзные законы), и, перекачивая общественные средства в карманы богачей, позволяла им с большой легкостью наживаться на неимущих. Но в их эпоху главным врагом успел стать Новый закон о бедных, старый же закон сильно идеализировали Коббет и чартисты. К тому же Энгельс и Маркс были убеждены (и вполне справедливо), что реформа Закона о бедных представляла собой неизбежный этап на пути к капитализму. В итоге они проглядели не только ряд чрезвычайно выигрышных в полемическом плане вопросов, но и тот связанный со Спинхемлендом аргумент, который мог бы подкрепить их теоретическую систему, а именно тезис о том, что капитализм не способен функционировать без свободного рынка труда.
Хэрриет Мартино в своих мрачных описаниях последствий Спинхемленда многое заимствовала из классических фрагментов Доклада Комиссии о реформе Законодательства о бедных (1834). The Goulds and Barings финансировали издание изящных томиков, в которых она взялась просветить неимущих на предмет неизбежности их горестного удела — а Мартино была глубоко убеждена, что он неизбежен и что единственно лишь знание законов политической экономии способно помочь беднякам вынести столь печальную судьбу, — не могли бы найти более искреннего и в целом более осведомленного апостола их собственной веры (Illustrations to Political Economy. 1831. Vol. Ill; а также The Parish и The Hamlet в Poor Laws and Paupers. 1834). Ее «Тридцатилетний мир, 1816–1846» написан более трезво, и здесь заметны, скорее, симпатии к чартизму, нежели близость к покойному учителю, Бентаму (Vol. III. P. 489; Vol. IV. P. 453). Свою хронику Хэрриет Мартино завершила следующими знаменательными словами: «Лучшие умы и сердца в нашей стране занимает ныне великий вопрос о правах работников, а грозные события за границей предупреждают нас, что самой легкой карой за пренебрежение им станет всеобщая катастрофа. Можно ли поверить, что решение его так и не будет найдено? Этому решению суждено, вероятно, стать важнейшим фактом следующего периода британской истории, и тогда люди с большей ясностью, чем теперь, поймут, что подготовка к нему и составляла глубинный смысл предшествовавшей эпохи Тридцатилетнего мира». Это было пророчество замедленного действия. В следующий период британской истории рабочий вопрос сошел со сцены, но он вернулся на нее в 70-е гг., а еще через полвека и в самом деле стал угрожать «всеобщей катастрофой». Разумеется, в 1840-е гг. было гораздо проще, нежели в 1940-е, заметить, что истоки этого вопроса восходили к принципам, лежавшим в основе Акта о реформе Законодательства о бедных.
На протяжении всей викторианской эпохи, да и после нее ни один философ или историк не снизошел до детального анализа таких мелочей, как экономические аспекты Спинхемленда. Если взять трех историков бентамизма, то сэр Лесли Стивен не потрудился войти в подробности; Эли Алеви (первый, кто осознал ключевую роль Закона о бедных в истории философского радикализма) имел о Спинхемленде лишь самое смутное представление. В третьей работе, у Дайси, подобный пробел кажется еще более поразительным. В своем блестящем анализе связей между законодательством и общественным мнением он рассматривал «laissez-faire» и «коллективизм» как уток и основу ткани. Сам же рисунок, полагал Дайси, был задан тогдашними тенденциями в развитии промышленности и торговли, иначе говоря, институтами, определявшими формы и характер экономической жизни. Никто не мог бы более энергично, чем Дайси, подчеркнуть главенствующую роль проблемы пауперизма в общественном мнении, как и особую важность реформы Закона о бедных для всей системы бентамистского законодательства. Однако центральное место, на которое ставили бентамисты в своих законодательных проектах реформу Закона о бедных, оказалось для него непонятным, и озадаченный Дайси решил, что речь здесь идет о том бремени, которым местный налог в пользу бедных ложился на промышленность. Историки экономической мысли даже такого уровня, как Шумпетер и Митчелл, анализировали концепции классических экономистов, совершенно не упоминая о Спинхемленде.
Предметом экономической истории промышленная революция стала в лекциях Тойнби (1881); ответственность за Спинхемленд с его принципом «богатые защищают бедных» последний возложил на торийский социализм. Примерно тогда же к этой теме обратился Уильям Каннингем, и она, как бы посредством чуда, воскресла для науки. Но его голос был гласом вопиющего в пустыне: Манту (1907), имевший возможность пользоваться в своей работе шедевром Каннингема (1881), рассуждал о Спинхемленде всего лишь как о «еще одной реформе» и довольно курьезным образом приписывал Спинхемленду тот результат, что он якобы «заставил неимущих идти на рынок труда». Бир, чей труд явился памятником раннему английскому социализму, о Законе о бедных почти не упоминал.