Другая его проблема заключалась в том, что воевать предстояло не только на сложном, но и на плохо знакомом поле боя. Чтобы помочь французам после развала их частей в 1917 году, Хейг согласился взять себе часть линии фронта именно в том секторе, который Людендорф выбрал для масштабного весеннего наступления. Таким образом, Гофу пришлось растянуть правое крыло своей армии и занять позиции за Соммой, в скверно оборудованной французской системе траншей, одновременно пытаясь усилить и углубить импровизированные укрепления, сооруженные британцами перед старым полем боя на Сомме после выдвижения к линии Гинденбурга годом раньше. Задача чрезвычайно трудная. Дело не только в том, что траншеи повсеместно оказались неглубокими, а рук не хватало. Боевые действия во Франции были окопной войной со всеми ее особенностями, а в ослабленных батальонах Гофа не хватало и пехотинцев, и саперов. В феврале оборонительные сооружения в 5-й армии возводили всего 18000 человек. Привлекая всех, кого только можно, в том числе китайских и итальянских рабочих, в начале марта это число удалось увеличить до 40.000, однако большинство было занято на дорожных работах[675]. Собственно оборонительные сооружения строили только 20 % военнослужащих, и если главная линия обороны 5-й армии была в достаточной степени оснащена опорными пунктами и артиллерийскими позициями, а первая из трех линий закончена, то третью, или последний рубеж обороны, лишь наметили. Это означало, что глубина окопов не превышала глубины штыка, проволочные заграждения установили далеко не везде, а пулеметные гнезда пока обозначили табличками[676].
Именно на эти едва намеченные укрепления утром 21 марта пришелся основной удар. Мощный кулак из 76 первоклассных немецких дивизий обрушился на 28 британских, значительно уступавших им в боеспособности. Немцы наступали после внезапного артобстрела на фронте шириной 80 километров под прикрытием утреннего тумана, к которому прибавились облака газов — хлора, фосгена и слезоточивого. Слезоточивый газ заставлял британскую пехоту снимать противогазы, хлор и фосген убивали.
«Из-за густого тумана было невозможно что-либо разобрать на расстоянии нескольких метров, а отовсюду доносился свист снарядов и взрывы, со всех сторон появлялись яркие вспышки, — писал А. Х. Флиндт, рядовой Королевского военно-медицинского корпуса. — Мы ждали, что скоро все закончится, но конца этому не было»[677]. Артиллерийский обстрел, когда действие фугасов чередовалось с действием кожно-нарывного горчичного газа, продолжался пять часов, с 4:40 до 9:40. В ту же минуту согласно приказу Гинденбурга от 10 марта немецкие штурмовые батальоны поднялись из окопов, прошли через проходы в своих проволочных заграждениях, пересекли нейтральную полосу и обрушились на позиции ошеломленного противника.
«Артиллерия была великим уравнителем сил, — писал рядовой Т. Джейкобс из 1-го западного йоркширского полка, который находился во Франции с самого начала войны. — Никто не в состоянии выдержать более трех часов непрерывного артиллерийского обстрела, не почувствовав себя словно одеревеневшим. После этих трех часов любого можно брать голыми руками. Такое ощущение, что ты под анестезией и сопротивляться не можешь. <…> На других фронтах, где я побывал, как только немцы открывали огонь, наша артиллерия отвечала и заставляла их умолкнуть, но на этот раз не было никакого ответа. Они могли делать с нами все, что угодно…»[678]