Последствия внутри страны не заставили себя долго ждать. 29 сентября, в день, когда Болгария, союзница Германии, начала переговоры с французами и британцами о перемирии на фронте в Салониках, в штаб высшего военного командования в Спа прибыли кайзер Вильгельм, рейхсканцлер Георг фон Гертлинг и министр иностранных дел Пауль фон Хинце. Генералы сказали, что Германия должна сформулировать свои условия мира. 8 января 1918 года президент Соединенных Штатов Америки Вудро Вильсон представил конгрессу 14 пунктов, на основе которых можно было заключить почетный для всех воюющих сторон мир, а также обеспечить будущее согласие. Именно эти 14 пунктов руководители Германии теперь решили использовать при составлении своего предложения союзникам. Хинце предположил, что успешное завершение переговоров, каким бы ни был результат, приведет к разногласиям среди парламентских партий, потребующих установления либо диктатуры, либо полной демократии. На совещании было решено, что лишь демократизация убедит союзников принять условия, на которые руководители Германии все еще рассчитывали, — в том числе сохранение Эльзаса и Лотарингии, а также части Немецкой Польши. Словом, канцлеру нужно подать в отставку. 3 октября на эту должность была предложена кандидатура принца Максимилиана Баденского, известного сторонника мирных переговоров и одного из руководителей немецкого Красного Креста. Принц также был оппонентом Людендорфа и поэтому первым делом получил от Гинденбурга письменное признание, что «в дальнейшем шанса заставить неприятеля подписать мир уже не будет»[704]. Разумный шаг, поскольку в начале октября Людендорф вновь обрел хладнокровие. Пока принц Максимилиан убеждал многочисленные партии, включая составлявших большинство социалистов, войти в его правительство, а также добивался для рейхстага прав, в которых отказывала ему монархия, в том числе права назначать военного министра, объявлять войну и заключать мир, Людендорф начал разговоры о продолжении сопротивления и о том, чтобы отвергнуть условия президента Вильсона. Эти условия были вновь повторены 16 октября, причем они предполагали отказ Германии от монархии как одной из деспотических сил, угрожающих миру во всем мире, врагом которых объявил себя американский президент.
Части на передовой после короткого периода деморализации в конце сентября, когда возвращавшиеся из окопов солдаты называли тех, кто шел им на смену, штрейкбрехерами, сумели восстановить прежний боевой дух. Армия сопротивлялась продвижению союзников к границе Германии. Во Фландрии с ее многочисленными водными препятствиями французов удалось остановить — к большому неудовольствию Фоша. Воодушевившийся Людендорф 24 октября написал воззвание, в котором не признавал полномочия канцлера и отвергал мирные предложения Вильсона, характеризуя их как требования безоговорочной капитуляции. «Это неприемлемо для солдат. Эти предложения доказывают, что желание врага уничтожить нас, ставшее причиной войны в 1914 году, нисколько не уменьшилось. Таким образом, [они] могут быть для нас, солдат, только вызовом, чтобы продолжать противостоять ему, пока у нас есть силы»[705].
Офицерам Генерального штаба удалось предотвратить распространение воззвания, но одна его копия по ошибке попала в Обер Ост — штаб восточных территорий, и тамошний связист, член независимой социалистической партии, передал ее своему руководству в Берлин. Воззвание было опубликовано в тот же день и вызвало бурю в рейхстаге. Принц Максимилиан, взбешенный нарушением субординации — интересно, что Людендорф пытался это отрицать, — потребовал от кайзера сделать выбор между ним и главнокомандующим. 25 октября Людендорф и Гинденбург прибыли в Берлин, причем оба покинули штаб вопреки особому указанию канцлера. Людендорфа вызвали во дворец Бельвю, официальную резиденцию кайзера, и предложили подать в отставку. 26 октября она была принята — сухо, без выражения благодарности. Прошение Гинденбурга об отставке Вильгельм II отклонил. Бельвю военачальники покинули вместе. Людендорф отказался садиться в машину Гинденбурга и отправился в гостиницу, где его ждала жена. Рухнув в кресло, он некоторое время сидел молча, затем встал и сказал: «Через две недели у нас не будет ни империи, ни императора, вот увидишь»[706]. Эти слова оказались пророческими.