Разумеется, у владычицы морей был выбор, недоступный континентальным державам, — по своему желанию определять степень участия в войне. Этот вывод Фрэнсиса Бэкона о преимуществе морской державы в XX веке был так же справедлив, как и в XV столетии. Францию и Германию, Россию и Австрию не защищали границы из соленой морской воды. Отделенные друг от друга в лучшем случае рекой или горами, а в худшем — просто линией на карте, они были вынуждены обеспечивать свою безопасность с помощью армий. Перед ними вставала дилемма, похожая на ту, с которой столкнулись ядерные сверхдержавы 60 лет спустя. Стратегия первого ракетного удара описывалась формулой: «Используй, или потеряешь». Ракеты, оставшиеся в момент кризиса на старте, могли быть уничтожены первым ударом противника. Армия может быть уничтожена, не успев завершить мобилизацию, но даже успешный призыв без решительного наступления лишит ее тех преимуществ, которые предполагал тщательно разработанный стратегический план. Самой уязвимой в этом отношении была Германия: если ей не удастся перейти в наступление сразу же, как только железнодорожные составы с войсками прибудут в пункты выгрузки, обнаружится неравномерное распределение войск между западом и востоком и, что еще хуже, концентрирование сил против Бельгии. План Шлифена будет раскрыт, и Франция получит время, чтобы отказаться от своего опасного варианта XVII, у России появится повод для вторжения в Восточную Пруссию превосходящими силами, а Австрия столкнется с неожиданной и, вероятно, неразрешимой проблемой обеспечения безопасности в Центральной Европе.
Возможно, существование постоянного средства общения между европейскими державами могло бы лишить разработанные планы войны их опасной внезапности. 60 лет спустя самоубийственный риск планирования ядерной войны заставил сверхдержавы — несмотря на идеологические различия, которых не было у королей и императоров Европы, — найти такое средство. Между Москвой и Вашингтоном действовала «горячая линия». Кроме того, были регулярные встречи в верхах. Перед войной 1914 года прогресс не обеспечивал возможность частой и быстрой связи, но еще важнее было отсутствие желания искать такую связь. Желание отсутствовало не только у дипломатов, но и у политиков. Британский Комитет обороны империи, объединявший глав различных ведомств, дипломатов и государственных деятелей, был единственным в своем роде, но не идеальным. Адмиралтейство, управлявшее Королевским военно-морским флотом, настаивало на своей ведущей роли. Аналогичным образом вели себя генералы в Высшем военном совете Франции. В Германии, России и Австрии, которые были монархиями, Верховными главнокомандующими — номинально и фактически — являлись самодержцы. Все военные ведомства подчинялись непосредственно им, и взаимодействие между такими ведомствами осложнялось секретностью и соперничеством. Хуже всего дело обстояло в Германии, где «… отсутствовал механизм, который препятствовал бы… концентрации оценки [планов или политики] у одного человека, кайзера. Прямой доступ к нему имели почти пятьдесят человек, однако не существовало процедур, позволявших им обсуждать и координировать свои действия, делиться важной информацией, которой обладал каждый из них. Для этой цели не было создано постоянных советов и не проводились регулярные совещания. Даже информация о планах войны считалась совершенно секретной и не сообщалась тем, кто был обязан ее знать. Ею не обменивались между собой Генеральный штаб, Военное министерство, Военный кабинет, Адмиралтейство, штаб флота и Министерство иностранных дел»[68].