Эта ситуация начнет меняться только в пятидесятилетний промежуток между упразднением крепостничества и развязыванием Первой мировой войны. Во всех великих империях Восточной Европы в этот период наблюдался существенный рост промышленности. Уровень образования рос даже в самых отсталых областях Российской империи. Все страны ввели всеобщую воинскую повинность (Россия сделала это последней в 1874 году), и миллионы молодых крестьян очутились в благоприятствующей росту национализма среде, а политические деятели придавали все больше значения растущему «обществу», которое грозило расшириться и охватить весь «народ».
Поэтому националистические движения в довоенную эпоху ширились достаточно быстро. Украинский национализм впервые заявил о себе в западной Галиции, владениях Габсбургов, однако националистическая деятельность тонкой прослойки образованной элиты вскоре пересекла границы с Российской империей. Точно так же, разными путями и с разной скоростью, национальная идея развивалась в современных Беларуси, Литве, Латвии, Эстонии, Финляндии, Грузии и Армении. Чиновники Министерства внутренних дел также озабоченно наблюдали «чрезвычайный подъем религиозного и национально-культурного самосознания» мусульманского населения[11].
Национализм нарастал как среди колонизированных народов периферии, так и среди русских. Российское государство стало самой обширной империей в мире в основном благодаря высокой степени гибкости управления новыми территориями и народами. Начиная еще с XVI столетия строители империи проводили политику кооптации местных элит и делегирования значительной доли политической ответственности, отводя роль культурного авторитета «местным вождям». Эта стратегия прекрасно подходила консервативной династической империи и сопровождалась «неединообразным и непостоянным управлением», которое было необходимо, чтобы иметь дело с «множественными социальными установлениями в рамках единого государства» [Burbank and von Hagen 2007: 15]. Однако непостоянное управление не означало его слабости. Напротив, методы, использованные, чтобы привязать этих посредников империи к самодержцу, были на удивление эффективны [Burbank and Cooper 2010: 193]. Во второй половине XIX века, однако, эти традиционные основы правления сотрясались в равной степени извне и изнутри. Среди элиты Российской империи в XIX веке усиливались националистические настроения, и с каждым прошедшим годом все громче становились призывы к тому, чтобы империя открыто провозгласила свою русскую природу, создала «Россию для русских» и «двинулась в сторону единства как нового государственного принципа» [Burbank and von Hagen 2007: 17].
И опять-таки эпоха Великой реформы, то есть отмены крепостного права, стала поворотной точкой. Восстание в Польше 1863 года явилось наиболее значительным катализатором перемен, поскольку именно оно убедило царя и его советников, что кооптация польской элиты невозможна. Польская шляхта никогда бы не подчинилась российскому правлению. Когда военные одержали верх, государство стало прилагать систематические усилия по истреблению высших классов – основы польского национализма. Казнив 400 лидеров восстания, царь Александр II отправил в ссылку более 20 000 дворян и конфисковал около 3500 принадлежавших им поместий. Русские чиновники управляли польскими университетами. Даже название «Польша» было заменено эвфемизмом «Привислинский край» [Kappeler 2001: 253]. Это было еще если и не русификацией, то, во всяком случае, сознательной деполонизацией культурной, экономической, социальной и политической элиты.
11
Письмо А. А. Макарова министру внутренних дел Н. В. Плеве от 13 августа 1912 года // [Арапов 2002: 61].