Еще в декабре 1914 года к нашему военному агенту в Стокгольме, Кандаурову, явился, вернувшийся из немецкого плена, подпоручик 23-го Низовского пехотного полка, Яков Колаковский и рассказал, что, находясь в плену, он предложил немцам сделаться для них шпионом. После нескольких, с его стороны, предложений, с ним стали разговаривать заведовавшие разведкой немецкие офицеры. Ему предложили жалованье 2.000 марок в месяц, поручили взорвать мост под Варшавой, за что обещали заплатить 200.000, предложили убить В. Кн. Николая Николаевича, за что обещали миллион, дали ему паспорт и направили его в Россию.
17 декабря Колаковский уже был в России и дал подобное же показание в Главном управлении Генерального штаба, а 24 декабря, продолжая свои рассказы, показал: "При отправлении меня в Россию из Берлина, лейтенант Бауермейстер советовал мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому подполковнику Мясоедову, у которого я могу узнать много ценных для немцев сведений".
8 января, на допросе в Охранном отделении, Колаковский показал уже, что тот лейтенант "обязал его войти в сношения с отставным жандармским подполковником Мясоедовым, который служил раньше в Вержболове, им очень полезен и работает с ними уже пять лет, но адреса Мясоедова в Петрограде указать не мог".
9 января Колаковский был допрошен начальником разведывательного отделения полковником Марачевским, которому он рассказал много странного про то, как он попался в плен и показал, будто бы при разговорах с немцами, ими "особенно было подчеркнуто, что Германский Генеральный штаб уже более пяти лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова, с коим подпоручику Колаковскому было рекомендовано войти в связь. Германский генеральный штаб также жаловался на неимение, кроме Мясоедова, крупных агентов, тогда как мелкие услуги им оказывают преимущественно евреи".
Как ни странны были сведения Колаковского о том, с какою откровенностью говорили с ним немцы, выдавая ему даже своего единственного, хорошего, старого, опытного шпиона, как ни странно было вообще все прошлое и настоящее положение Колаковского, генерал Раух не счел нужным заняться прежде всего самим подпоручиком Колаковским, его проверкой, проверкой его связей и т. д., а препроводил всю переписку в Ставку Верховного Главнокомандующего.
В Ставке показаниям более чем подозрительного и шустрого подпоручика Колаковского придали полную веру и дело направили в Контрразведывательное отделение, начальником которого состоял полковник Батюшин, прославившийся тем, что не боялся привлекать очень богатых коммерсантов, а некоторые из его подчиненных брали большие взятки. С Батюшиным работали подполковник Рязанов и известный всему Петрограду Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, дружившие весьма между собою. Официальным же помощником Батюшина называли жандармского, подполковника Леонтовича. Общими усилиями этого прославившегося учреждения, дело Мясоедова охватило большое число лиц всякого звания и положения, из каких некоторых вообще нельзя было ни в чем обвинять. Но Батюшинская комиссия работала...
15 февраля Колаковский был допрошен уже в Ставке, при чем рассказы его об откровенности немцев стали еще более подробными. Выходило так, что немцы хвастались, будто бы Мясоедов работал на них последние пять лет, служа в Вержболове, Тогда как он в действительности много раньше ушел со службы, жил в Петрограде и даже не служил в армии. Все эти выдумки Колаковского не показались подозрительными и ему продолжали верить
Между тем за Мясоедовым был учрежден надзор. К нему был приставлен шпион в качестве секретаря, некий чиновник Дистергоф. Ничего подозрительного в поведении Мясоедова Дистергоф не замечал.
В ночь с 18 на 19 февраля, по заблаговременной телеграмме Начальника штаба Северо-Западного фронта, по многим городам были произведены обыски и аресты лиц, связанных родством, знакомством или какими бы то ни было сношениями с Мясоедовым. Всех арестованных надлежало направлять в Варшаву, самое же дело, как было указано в телеграмме генерала Янушкевича, "поведено закончить быстро и решительно".
Сам Мясоедов был арестован в Ковно вечером 18 февраля, куда его послали со служебным поручением. Ничего предосудительного или даже подозрительного у него обнаружено не было. На квартире же дамы, с которой Мясоедов жил вместе, как с женой, нашли вещи, присланные им из Восточной Пруссии.
Перенесение дела в Варшаву, в Варшавский Военный округ являлось противузаконным. Там Дело было поручено не военному следователю, как того требовал закон, а следователю по важнейшим делам Варшавского Окружного суда, каковую должность временно занимал некто Матвеев. 16 марта из Ставки последовало повеление выделить из общего производства личное дело Мясоедова и назначить его к слушанию в Военно-полевом суде. Это повеление указывало ясно на желание Ставки покончить с делом Мясоедова поскорее, что и было понято в Варшаве (да и было разъяснено командированным из Ставки для наблюдения за ходом процесса прапорщиком Орловым - позже по службе у большевиков Орлинский, место которого занимал Матвеев).
Военно-полевой суд признал Мясоедова виновным и приговорил его к смертной казни через повешение. Державшийся во время суда спокойно, Мясоедов, бледный как полотно, слушал приговор и при словах: к смертной казни, покачнулся, прислонился к стене и закрыл лицо руками.
- Позвольте послать телеграмму Государю, я хочу проститься с матерью, как-то безнадежно воскликнул он и, теряя сознание, стал грузно опускаться на пол. Телеграмма Его Величеству послана не была, телеграммы же матери и жене, в которых несчастный клялся в невиновности и просил умолять Государя о помиловании - были задержаны и подшиты к делу. Идя на казнь по коридору крепости, Мясоедов зашел в уборную и пытался перерезать горло стеклом от пенснэ. Стража помешала это сделать. Через пять с половиной часов после объявления приговора Мясоедова казнили.
Совершилась одна из ужасных судебных ошибок, объясняющаяся отчасти обстоятельствами военного времени, а главным образом политической интригой. Никаких данных уличающих Мясоедова в измене, кроме вздорного оговора подпоручиком Колаковским, поступившим к немцам на службу по шпионажу, - не было.
С Мясоедовым расправились в угоду общественному мнению. Он явился искупительной жертвой за военные неудачи Ставки в Восточной Пруссии. Об его невиновности говорили уже тогда. "Нехороший он человек" - говорил один, принимавший участие в деле генерал, "но изменником не был, и повесили его зря". Но те, кто создали дело Мясоедова, и, главным образом Гучков (А. И.), те были довольны. В революционной игре против Самодержавия они выиграли первую и очень большую карту. На трупе повешенного они создали большой процесс с многими невинно наказанными и, главное, процесс генерала Сухомлинова, сыгравший в его подготовительной стадии едва ли не самую главную роль по разложению тыла и по возбуждению ненависти к Государю.
Но что же делала Ставка, раздувая дело Мясоедова Ставка, слабая по особам ее представлявшим, шла навстречу общественному мнению. Слепая толпа требовала жертв. Слабая Ставка Великого Князя их выбрасывала, не думая о том, какой вред она наносит Родине. Скоро Ставка на себе убедилась, как опасно играть на мнимой ,,измене" и прикрывать ею свои ошибки. Не прошло и месяца, как поползли самые нелепые слухи, что будто бы один из самых ответственных генералов Ставки - изменник. Что его изменою объясняются неудачные операционные планы Ставки. Слухи дошли даже до Царского дворца.
Вот каков был ужасный результат неумной политики генерала Янушкевича, пожертвовавшего ради пресловутой "общественности" правдой и справедливостью. А он тоже любил Родину и тоже хотел ей добра. Какая ужасная трагедия и какая колоссальная моральная ответственность лежит на совести главного автора дела Мясоедова, величайшего из политических интриганов-эгоистов - Александра Ивановича Гучкова.