Официальное сообщение Ставки о казни Мясоедова как бы подтвердило правильность всяких нелепых слухов о разных изменах. А тут, как на беду, произошел большой взрыв на Охтенских пороховых заводах и о немецком шпионаже в тылу заговорили еще больше. Ко всему этому прибавилась скандальная история, происшедшая с Распутиным в Москве. С войной в Распутине произошли две перемены. Разными дельцами от банковских директоров до мелких спекулянтов он был вовлечен в проведение разных, связанных с войной, предприятий, а, во вторых, он стал пить и безобразничать в публичных местах, чего раньше с ним не случалось. Болезнь его лучшего и близкого друга, А. А. Вырубовой, принесла ему ту свободу, в которой он был очень стеснен, будучи всегда связан Анной Александровной. С ее прикованностью к кровати, он стал свободен, чем и воспользовались его друзья другого лагеря.
Распутин стал пить и напиваться. К нему на квартиру стали приезжать его друзья, дамы и мужчины с запасами вина, с закусками, с гитарами, гармошками... Пили, ели, пели, Танцевали, безобразничали. Веселясь с дамами общества, Распутин не чуждался и проституток. Все около него спуталось в один клубок, в котором имена дам общества переплетались с именами падших созданий. Когда старца спрашивали, по чему он стал так кутить, он, смеясь, отвечал: "скучно, затравили, чую беду".
25 марта Распутин выехал в Москву, где у него было не мало поклонниц. В один из ближайших дней Распутин закутил с небольшой компанией у Яра. Напился он почти до потери рассудка. Говорил всякий вздор, хвастался знакомством с высокопоставленными лицами, плясал непристойно, полуразделся и стал бросаться на хористок. Картина получилась настолько непристойная и возмутительная, что администрация обратилась к полиции. Бывшие с Распутиным дамы поспешили уехать. Сам он, как бы протрезвев, обругал полицию и уехал, и в тот же день выехал обратно в Петербург. Скандал получил такую громкую огласку в Москве, что растерявшийся Градоначальник, Свиты Его Величества, генерал-майор Адрианов, друживший с Распутиным, выехал также в Петербург с докладом о случившемся.
У нас, в Царском, шла горячка с приготовлением к отъезду Его Величества в Ставку, когда мне доложили о приезде генерала Адрианова. Генерал был в полной парадной свитской форме. Вид у него был озабоченный. На мой вопрос о столь неожиданном его приезде, генерал рассказал, что он сделал уже доклад министру Маклакову, его товарищу Джунковскому и что оба посоветовали ему ехать в Царское, добиться, по его положению в Свите, приема у Его Величества и доложить о случившемся.
Вот он и приехал, но прежде чем идти к Дворцовому коменданту, зашел ко мне посоветоваться. Мы были с ним в хороших простых отношениях. Я был очень поражен оборотом, который придали делу Маклаков и Джунковский. Последний, по словам генерала, особенно настаивал на необходимости доложить о случившемся Государю. Я высказал генералу, что скандал, устроенный мужиком в публичном месте, не является обстоятельством, которое бы позволяло ему, Градоначальнику, делать личный доклад Государю. Наскандалил мужик в ресторане - ну и привлекай его к ответственности. При чем же тут Государь? Если же посмотреть на дело так, что Распутин нечто большее, чем простой мужик, если смотреть на него, как на фигуру политическую, тогда доклад должен быть сделан или министром Маклаковым или его помощником Джунковским. Затем очень странно, что его начальники советуют ему добиться аудиенции как генералу Свиты Его Величества. При чем тут Свита, когда в градоначальстве произошел скандал по пьяному делу?
Мы обменялись еще несколькими фразами, и генерал поехал к ген. Воейкову. Видимо Дворцовый комендант не посоветовал Адрианову просить аудиенции и тот вернулся в Москву, предоставив министру самому доложить Государю о случившемся, если тот придает этому делу политическое значение. Маклаков сделал Его Величеству доклад и даже оставил его написанным. Государь сказал, что он сам переговорит с Распутиным. Государь сделал старцу весьма строгое внушение и тот должен был уехать к себе в Покровское.
Вскоре меня командировали на Брянский завод, куда должен был приехать Государь. 4-го апреля Государь выехал в Ставку и о Распутине с его скандалом как бы забыли. Царица же все последнее время лежала, жалуясь на сердце.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Только что успел я перезнакомиться с администрацией завода, как получил телеграмму от Дворцового коменданта возвращаться немедленно в Ставку, где находился Государь, делавший свою седьмую поездку по фронту. Вернувшись в Барановичи, я получил приказание выехать немедленно со своим отрядом в Галицию, во Львов, явиться генерал-губернатору Бобринскому и принять все нужные меры охраны ввиду приезда в Галицию Его Величества. Я был поражен.
Как, Государь поедет во Львов? В город, только что занятый у неприятеля, где мы ничего не знаем. Как же можно так рисковать? Да еще во время войны. Ведь это безумие. Генерал Воейков был вполне согласен со мной, что поездка эта весьма рискованна, что меры приходится принимать наспех, но что такова воля Государя. Поездка придумана Ставкой. Предложена Государю Великим Князем. Ставка брала на себя всю организацию поездки и настолько, что из царского гаража брали только один автомобиль лично для Государя. Великий Князь, Янушкевич и князь Орлов придумали и провели эту поездку. Когда Великий Князь получил согласие Государя на эту поездку, он, выйдя из вагона Его Величества, с торжествующим видом объявил генералу Воейкову, что Государь изволил согласиться на поездку, но чтобы Дворцовый комендант не беспокоился, так как Штаб уже все предвидел и все подготовил для поездки.
Несколько минут спустя, Государь передал Воейкову о своем согласии поехать в Галицию, сказав, что Великий Князь очень настаивал на безотлагательной поездке. Когда ген. Воейков пошел разговаривать с Янушкевичем о том, что сделано Штабом по поводу поездки, то, по красочному выражению генерала, "он увидел только палец Янушкевича, показывающий на плане Галиции маршрут следования Государя и на этом вся подготовка Штабом поездки оказалась оконченной".
Поговорив еще с генералом и доложив, что, по моему мнению, можно будет сделать там, в завоеванной стране, я, скрепя сердце, пошел делать нужные распоряжения. Повидав затем еще кое-кого из чинов Штаба и осветив себе еще более настоящий момент, я ночью уже выехал со своим отрядом в Галицию в специальном, данном Ставкою, поезде.
В сущности говоря, поездка Государя вызывалась следующими соображениями, о чем тогда, конечно, держалось в строгом секрете. По плану главнокомандующего Юго-Западным фронтом, Иванова, вернее, по плану его Начальника штаба Алексеева, победоносное занятие нашими войсками Галиции должно было закончиться перевалом через Карпаты и занятием Венгрии. К началу апреля 3-я армия генерала Ратко-Дмитриева овладела главным Бескидским хребтом, а корпуса 8-ой армии Брусилова стали спускаться с главного хребта. Ставка, относившаяся сначала к проектам Иванова и Алексеева осторожно, стала наконец на ту точку зрения, что отныне главный центр действий надо перенести на Юго-Западный фронт, что надо идти на Венгрию.
Предполагалось энергичное наступление по всему тому фронту.