В театре Соловцова во время спектакля «Бедные люди» ее, сидящую где-то на втором ярусе, заметил киевский генерал-губернатор Владимир Александрович Сухомлинов. Он — наверное, от скуки — рассматривал зал в свой театральный бинокль и, хорошенько повернувшись, увидел Екатерину Викторовну. Прежде всего он заметил ее грудь («Бог мой!»), потом соски (снова «Бог мой!») и в конце волоокий взгляд голубых глаз (еще одно протяжное и тихое «Бог мой…»). Случилось это в 1904-м или в следующем, 1905 году. Генералу в то время было под шестьдесят, а прелестной секретарше тридцать, но это не помешало им очень быстро договориться. Она работает? Не имеет значения. Замужем? И того меньше. Генерал обладал импозантной фигурой, а на его лице, напоминавшем надутый воздушный шарик, красовались слегка подкрученные усы и густые рыжие брови, которые он каждое утро зачесывал вверх. Низкий голос и запах черного табака на губах дополняли его портрет. Волосы того же самого рыжего цвета, что и усы, сохранились только возле ушей, и он тщательно скрывал это под головным убором. От всего его облика исходило ощущение опасности. Так Гера нашла киевского Зевса, но в дальнейшем все шло не очень гладко, так же как это случалось и в мире греческих богов.
Скромный помещик Бутович любил жену и не собирался так просто отпускать. Вместо этого, сжав зубы, он отправил ее в свое имение Силки, под бдительный надзор одного из своих слуг. Это ожесточило рыжеватого генерал-губернатора, сразу же решившегося на «лобовую атаку» и «освобождение из ссылки», но тут ему вручили секретную записочку, попахивающую небольшим нарушением правил этикета, и это настолько заинтересовало Сухомлинова, что он сразу же принял у себя австрийского консула Франца Альтшуллера, представившегося старым другом Екатерины Викторовны и изложившего ему свой план. Не следует «поднимать конницу» (генерал-губернатор был кавалерийским офицером и автором нескольких трудов о роли конницы в современной войне). Жена может потребовать развода, если докажет неверность мужа. В доме Бутовых служила французская гувернантка, некая мадемуазель Гастон. Все, что нужно, это распустить по Киеву слух, что мадемуазель Гастон — любовница помещика, и уже тогда развод будет делом само собой разумеющимся. Но кто распустит слух? Для этого нет более подходящей кандидатуры, чем иностранный подданный господин Альтшуллер.
Сказано — сделано. Весь Киев направлял бинокли на второй ярус — разумеется, из злорадства — и искал там Екатерину «Сухомлинову», как ее уже называли, но в ложе никого не было. Услышав, что она замешана в скандале, мадемуазель Гастон упаковала вещи в единственный чемоданчик и сбежала в Париж. Вслед ей Сухомлинов и Альтшуллер послали некоего сомнительного и весьма опасного субъекта Дмитрия Богрова, привычного к оружию и хорошего знатока парижского дна опустившихся душ, в конце концов оказывающихся в ломбарде «Монт-Пиета». Богров должен был найти мадемуазель Гастон и предложить ей приличную сумму, но она всех удивила, отказавшись от денег и потребовав медицинского освидетельствования, которое установило, что она девица.
Услышав об этом, Сухомлинов не знал, что делать. «Как?! Француженка тридцати лет — и девственница? Этого не может быть!» Так скандал вскочил на одного из невидимых коней и без труда добрался до столицы, где вскоре стал известен самому царю. Что же делать генералу от кавалерии, как не обратиться к царю, который, по непонятным причинам, очень любит его? А царские решения диктовали обстоятельства. Поскольку в скандале был замешан очень важный военный чин, французская дипломатия сразу же приняла сторону гражданки Гастон, и у царя не было иного выхода, как только быстро разрубить этот гордиев узел. В присущем ему стиле Николай II заявил, что «мадемуазель Гастон может быть девственницей во Франции и не быть ею в России». Это послужило сигналом к тому, чтобы смиренный помещик Бутович, не тратя попусту времени, подписал развод с Екатериной Викторовной.
Теперь она могла триумфально возвратиться в свою ложу на втором ярусе в театре Соловцова. Ее всегда сопровождал второй муж. Она не снимала свою черную шляпу, а он форменную фуражку, чтобы не была видна изрядная лысина во весь круглый и кажущийся надутым череп. Это был беспокойный 1905 год, однако новоиспеченным супругам он казался одним из самых прекрасных. Они переехали в столицу, в престижный район недалеко от собора Спаса на Крови, и начали строить дом, но госпожа Сухомлинова вскоре стала показывать свой генеральский нрав. И дело не только в том, что у ординарцев и денщиков стало сразу два командира, не только в том, что круг ее друзей сразу же был причислен к наиболее доверенным лицам генерала, не только в том, что австрийский консул Альтшуллер сделался самым дорогим гостем за их столом, а в том, что волоокая Екатерина Викторовна меняла планы строительства дома. Так случилось, что из будуара хозяйки можно было легко — открыв всего одну дверь — попасть в кабинет генерала, где он — теперь уже военный министр — принимал посетителей, владеющих весьма важной государственной информацией, и тот же самый будуар с другой стороны примыкал к комнате для посетителей.
Сказано — сделано. С большой помпой, песнями и плясками, на тройке, украшенной как на свадьбу, в феврале 1906 года супруги переехали в новый дом, где и началась их сладкая жизнь. 1909 год они вспоминали очень охотно; в 1911-м впервые побывали на Капри и посетили Помпеи; в 1912-м получили разрешение царя вместе присутствовать на маневрах сухопутных войск, вот только для Екатерины Викторовны не пошили генеральскую форму и не украсили ее такими же орденами, как у мужа… Однако люди старятся даже в сладкие годы. С годами ее грудь становилась все пышнее, а у него росло все больше рыжих волос, правда только возле ушей. Гера смягчала соски парижскими кремами, чтобы худо-бедно сделать их не такими заметными, а у него до утреннего умывания торчали два рыжих рога, как у настоящего Зевса. Самым дорогим другом дома оставался австриец Альтшуллер. Казалось, генерал любил его больше других еще со времен их заговора, да и всех тех, кто тогда ему помогал, возвеличил сверх всякой меры.
Между тем в Петербурге и Царском Селе Альтшуллер был наиболее влиятельным из всех иностранных посланников. Сухомлиновых он навещал на одной неделе в среду, пятницу и субботу, а на следующей — в понедельник, четверг и воскресенье. Он настолько освоился в доме, что генерал слышал его голос даже в те дни, когда его визита не ждали. В первый раз это случилось, когда супруги только вселились в новый дом. Екатерина Викторовна была в своем будуаре, а генерал принимал каких-то военных в кабинете, когда ему между двумя собственными фразами впервые показалось, что он — за своей спиной — слышит голос Альтшуллера. Что поделать, он стал немного нервничать, но Гера нашла способ заткнуть Зевсу уши лучше, чем это сделал Одиссей со своими моряками. Она обнажила перед ним свою грудь с торчащими сосками, положила под живот две подушки и улеглась на них, предоставив ему возможность заняться ее голой задницей. После этого Сухомлинов продолжал слышать голос Альтшуллера, но больше не обращал на него внимания, а если и обращал, то делал это только для того, чтобы еще раз насладиться обнаженными ягодицами Екатерины Викторовны. Поэтому посланник продолжал посещать их, и всегда с подарками из Вены. Всякий раз, когда генерал спрашивал: «Как я могу вас отблагодарить?» — Альтшуллер отвечал: «Все уже оплачено».
Так бы все и продолжалось, гладко и безо всяких помех: в одну дверь, ведущую в будуар, Альтшуллер входил, у другой подслушивал, о чем говорит Сухомлинов, а затем потихоньку выходил через первую дверь, одарив страстным поцелуем надутые губки Екатерины Викторовны. Одним словом, все шло гладко до тех пор, пока в последний день июля 1914 года «наиболее влиятельный посланник» не исчез из Петербурга. Оставалось совсем немного времени до того, как Германия и Австро-Венгрия объявят России войну. Военный министр стал называть Альтшуллера не иначе как «проклятым венцем». Наконец-то он перестал слышать его назойливый голосишко, а подарки и так не имели особого значения. Генеральша, однако, думала иначе. Теперь ей не приходило в голову оголять грудь и упитанную задницу для своего рыжеволосого козла. Через полуоткрытую дверь кабинета она сама подслушивала, что говорит ее муж, а затем пыталась сообщить эту информацию австрийской стороне.