«Теперь мы пустились в длинный путь, — сказал ему доктор, от которого пахло кремом для волос, — на нем встретятся и тернии, и неверные повороты, и острые косы, но мы не смеем отказываться от этого». И Бороевич не отказался. Когда он надел форму, годами предназначавшуюся фантому его детства, то ощутил прикосновение колючих дедовских усов; когда впервые надел шлем, который никогда не надевал раньше, — уловил запах ладана в маленькой церкви в Бойне… Он сотрясался от рыданий и бил себя в грудь в своих апартаментах, однако все-таки не терял контроля над собой и «сохранял лицо» во время обеда, к которому он продолжал спускаться по-солдатски точно, аккуратным и собранным на вид. Однако врач знал, что процесс выздоровления закончится тогда, когда фельдмаршал перестанет делить еду на тарелке на две равные части и есть только ту половину, что ближе к нему. Еще шесть обедов понадобились доктору для того, чтобы уговорить фельдмаршала перейти на «территорию неприятеля» и «реквизировать там немного продовольствия» (он сознательно использовал военные термины), а когда ему удалось и это, фон Бойна мог бы смело явиться на первый доклад начальству.
Полностью выздоровевший или все же не до конца, он снова мог служить монархии. Прибыв на Восточный фронт, фельдмаршал тут же потребовал двух коней, двух адъютантов и двух начальников штаба, но теперь использовал и тех и других в полном убеждении, что такой двусторонний взгляд на вещи поможет ему избежать ошибок и выбрать правильную цель. Двадцатого апреля 1915 года Бороевич был направлен на Итальянский фронт, поскольку шпионы, более удачливые, чем Лилиан Шмидт, сообщили, что Италия вскоре вступит в войну против Австро-Венгрии. Так фон Бойна стал командующим армии накануне нескольких сражений при Изонцо. Штабы он разместил севернее реки Пьяве, сапоги надевал поочередно, до полудня ездил на одном коне, а после полудня — на другом, и ему казалось, что все его проблемы остались в прошлом.
На Итальянском фронте сначала не происходило ничего особенного, но фельдмаршал знал, что на другом конце Европы предстоит великое сражение, так как ему пришлось подписать приказ, согласно которому все корабли, находившиеся под его командованием и стоявшие на якоре в Риеке и Пуле, направились в Эгейское море, где они должны были встретиться с британскими и французскими судами, выдвинувшимися 25 апреля 1915 года в направлении южной стороны Дарданелл к полуострову Галлиполи, к турецкому местечку Кумкале. Рассказ эфенди Йилдиза об этой необдуманной высадке с целью завоевания Стамбула касается фон Бойны ровно настолько, насколько ему понадобилось времени подписать приказ. А само повествование гораздо больше касается шнурков.
Солдатам были известны два способа шнуровки ботинок: первый, со шнурком, разделенным на две неравные части, и параллельной шнуровкой только длинной частью от самой низкой к самой высокой дырочке на ботинке, и второй, со шнурком, разделенным на две равные части и перекрестными переходами шнурка слева направо и справа налево. Только один чистильщик обуви из Триеста с лицом смуглым, как коричневый гуталин, знал еще двадцать четыре способа шнуровки, но он открывал свои тайны лишь безмозглым детишкам, которых это страшно веселило. Солдаты в Великой войне шнуровали ботинки двумя способами, но должно было случиться так, чтобы пять австралийских солдат и пять турецких солдат уподобились дырочкам, через которые комедиантка-судьба протянет огромный шнурок Галлиполийской битвы.
Все началось с высадки. Когда корабли союзников сумели избежать западни в глубоких водах Северной Африки и собрали весь живой человеческий груз для высадки на турецкую землю, началось вторжение. Надо было сломить турецкое сопротивление — так думал британский военно-морской министр Уинстон Черчилль — и победным маршем войти в Стамбул подобно тому, как крестоносцы когда-то освобождали Царьград. Но возле города Чанаккале шесть турецких дивизий под командованием Эссад-паши и Вехип-паши думали иначе. Турки подготовили хорошие окопы для артиллерии и пехоты и, как когда-то эллины, здесь, недалеко от старой Трои, ожидали нападения новых ахейцев. Их не испугали ни ежедневные многомесячные бомбардировки с моря, ни десант, прибывший на кораблях. Эол уносил густой дым, поднимавшийся над кораблями, и совершенно открыто наступавшие 29-ю британскую дивизию, австралийский, новозеландский и французский экспедиционные корпуса ожидал мощный залповый огонь, разбрасывавший на песчаных отмелях жертвы, как собранный урожай.
Тем не менее нападающие все-таки добрались до травы и скал и вырыли неглубокие окопы юго-восточнее Анзака, и вот тогда, в первый день мая 1915 года, началась перестрелка и случай стал затягивать свой шнурок. Вначале он протянул его с австралийской стороны на турецкую сторону к позициям возле Кунук-Булаира… Солдат 2-го взвода 1-го батальона 9-й турецкой дивизии, бывший ювелир Эсад Саледдин, посреди обмена залпами внезапно почувствовал запах конского пота. Мгновение спустя перед ним возникла картина настолько живая, насколько живым может быть видение: он в австралийской церкви и говорит по-английски, укрощает коней, пьет кофе у костра и ради забавы на всем скаку подхватывает подковы с маленьких столбиков. Все это почувствовал мастер-ювелир с юга Турции, хотя никогда не ездил верхом и коня у него не было. Он посмотрел на свои ладони, и на них — прямо у него на глазах — появились борозды, как будто он только что выпустил уздечку. Мгновение спустя пуля с австралийской стороны прошла через голову бывшего ювелира Эсада Саледдина. Пулю с расстояния каких-нибудь ста метров с горы Рододентро выпустил Грэм Доу, табунщик и укротитель коней из Южной Австралии. Весь его опыт, прежде чем он убил турка, случай перенес на жертву — и вот так шнурок прошел через первые две дырочки.
Теперь было необходимо вернуться с турецкой стороны на австралийскую. Офицер связи Питер Д. Хаус весь день кричал до хрипоты. Поэтому он не мог ни вскрикнуть, ни рассказать кому-нибудь, что он внезапно узнал все секреты одного турецкого контрабандиста золотыми монетами. Ему мгновенно все стало ясным: и то, как эти монеты подделывали в Италии, и то, как их втюхивали крестьянам и что можно было на них купить. Офицер Хаус внезапно увидел Измир, показавшийся ему родным городом, почувствовал запах масла и шафрана, пропитавшие воротник его рубашки еще в детстве. Понюхал свои руки и понял, что от них пахнет медью, которую он использовал для замены золота в османских золотых монетах. Ему захотелось поделиться этими неожиданными знаниями с товарищами, но, не успел он поднять руку, как был уже мертв.
Теперь случай протянул шнурок с турецкой на австралийскую сторону, убившая Хауса пуля вылетела из винтовки Джевдета Бараклии, измирского контрабандиста, фальшивомонетчика и изготовителя поддельных золотых украшений. Следующая дырочка для зловещего шнурка снова была использована австралийцами против турок. Третьей жертвой этого галлиполийского шнурования был некий турецкий сапожник по имени Коджа Умур. Его внезапно охватило желание бежать, и Коджа вдруг понял, что он спринтер. Увидел Перт, как будто свой родной город, увидел первенство Австралии по бегу на сто ярдов и даже почувствовал запах красной пыли на беговых дорожках. Понял, что победил своего главного соперника из Сиднея, в тот самый миг, когда был убит пулей, выпущенной Саймоном Хэйтинсом, национальным австралийским чемпионом в беге на сто ярдов в Перте в 1913 году.
Следующим был Филипп Хэршоу, увидевший себя нищим турецким сапожником из города Абидоса, недалеко от позиций на Дарданеллах, — каждый вечер он вытаскивал из кармана две фальшивые золотые монеты и рассматривал их как самую большую святыню. «На них, — неожиданно для себя произнес Хэршоу на турецком, — я могу купить хорошего ловчего сокола с клеткой и перчаткой, сто двадцать лепешек; могу заплатить поденщику дервишу из Тебриза и купить место для трех могил» — и в этот момент его настигла пуля. Хэршоу убил бедный сапожник Шефик Кутлур, никогда не обидевший даже мухи. Два австралийца и два турка были мертвы, а для акта смерти недоставало еще двух дырочек. Теперь был необходим выстрел с австралийской стороны, и его сделал унтер-офицер Родни Кэллоу.
Пуля была предназначена для одного обычного продавца из торговой лавки восточных и европейских приправ и специй, считающего своим вторым отцом Мехмеда Йилдиза и каждый вечер вспоминающего его в своих молитвах. Этого рыжего продавца звали Орхан Фишкечи. У него был черноволосый младший брат, отправленный на Кавказский фронт и — как ему передали — зарубленный русскими казаками… Прежде чем превратиться в кого-то другого и умереть, он еще раз вспомнил и свою настоящую жизнь, и эфенди Йилдиза, и то, как он ловко обвешивал покупателей, причем оставались довольны и они, и хозяин. Он улыбнулся и в следующее мгновение стал Родни Кэллоу, адвокатом из Канберры. Он почти наизусть мог повторить некоторые статьи из Уголовного кодекса Британской империи, когда пуля угодила в его лицо чуть ниже левого глаза. Орхан Фишкечи был мертв, а факт его смерти зашнуровал ботинок и завязал узелок. Шнурок в облике выпущенных пуль состоял из выстрелов табунщика Грэма Доу в Эсада Саледдина, фальшивомонетчика Джевдета Бараклии в Питера Д. Хауса, спринтера Саймона Хэйтинса в Коджу Умура, нищего сапожника Шефика Кутлура в Филиппа Хэршоу и, наконец, столичного адвоката Родни Кэллоу в старшего продавца приправ Орхана Фишкечи. Пять живых солдат, пять мертвых солдат. Битва при Чанаккале, как называли турки свою первую и единственную великую победу в Великой войне, закончилась, и так был зашнурован один из многих солдатских ботинок на Галлиполи. Наступающие никогда не добрались до Стамбула, но известия о погибших — добрались.