Может быть, эти лекарства более действенные, чем те, которые он захватил с собой, и могли бы лучше помочь старому королю Петру, но проверить их доктор Симонович не мог, поэтому избавился от них безо всяких угрызений совести. Благодаря некоторым медицинским связям он приобрел в Тиране новые тридцать килограммов современных лекарств и предметов медицинского назначения. Королю об этом доктор ничего не сказал. Больше он не упаковывал лекарства в зонт и так никогда и не узнал, что выбросил запасы антибиотиков, гипотензивные препараты, антидепрессанты, сильнодействующие анальгетики и небольшое количество аспирина.
Разобрался бы в этих лекарствах врач с другой, враждебной, стороны — Генрих Ауфшнайтер? Вряд ли, и не только потому, что речь идет о венском психоаналитике, а потому, что и он — унтер-офицер медицинской службы и солдат — был сыном своего времени. В течение тринадцати дней первой оккупации Белграда в 1914 году он был — среди прочих — посетителем «дружественного сербского дома» Гавры Црногорчевича. Тогда он тоже был солдатом, не видящим грозящей гибели, своей и чужой, он еще испытывал потребность успокаивать совесть и утешать себя, веря в то, что будто бы он в оккупированной Сербии связался с «дочерями» Гавры Црногорчевича. Он хорошо запомнил этот дом: входить в него нужно было через свинарник — перепрыгивать через сточную канаву, но, когда посетитель открывал дверь, перед его удивленными глазами представал роскошный «дипломатический клуб» с множеством толстоногих женщин, которых хозяин без стеснения целовал и называл своими «дочерями». Этого хозяина Гавру психоаналитик хорошо изучил, хотя у него в распоряжении было всего тринадцать дней: снаружи он груб и жесток, а в душе фатально убежден в том, что все это предприятие скоро закончится и финал для него будет трагическим.
Он был первым из «людей в тупике», как позднее доктор Ауфшнайтер станет называть своих подопечных. Год спустя, когда он снова оказался в Белграде, психоаналитик увидел множество «людей в тупике». Ему поручили вместе со священником обходить камеры смертников, что стало для него совершенно новым опытом. Он решил написать об этом статью и ознакомить с ней самый узкий круг коллег. Ауфшнайтер заметил, что осужденные сводили свою участь к тем нескольким дням, остававшимся у них до петли, — как будто речь идет о новой, трехдневной жизни, во время которой нужно совершить нечто, чего они в обычной, еще не ограниченной смертным приговором жизни никогда не делали. Те, кто до сих пор не знал ни одной-единственной буквы, хотели научиться читать, другие принимались рисовать, третьи начинали курить, четвертые тратили время на то, чтобы целыми днями ругать кайзера, пятые отказывались от еды, желая отправиться на тот свет с пустым желудком, — и были убеждены в том, что в эти три-четыре дня им можно делать все, что захочется, потому что с ними уже не может случиться ничего хуже казни.
Через несколько недель доктор закончил работу над статьей «Психология осужденного на смерть», подкрепив ее несколькими десятками примеров и фотографиями белградских смертников, и был убежден, что с ней необходимо ознакомить других психоаналитиков. Он попросился в отпуск, но сразу же уехать ему не удалось, потому что весь гарнизон замер в ожидании прибытия в город кайзера Вильгельма, который стал первым — после Барбароссы — немецким королем, бросившим взгляд на слияние Савы и Дуная под ветреным и упрямым Белградом.
Сразу же после отъезда кайзера доктор приговоренных к смерти упаковал свои вещи и сел в первый же санитарный поезд, идущий с белградского вокзала на север. С этой поездки, целью которой было найти — одного за другим — коллег-психоаналитиков, и началась, по сути дела, личная драма доктора Генриха Ауфшнайтера. Но таковой бы не случилось, не будь у доктора в горьком осадке сознания чувства вины, не будь он напуган гораздо больше, чем приговоренные к смерти. «Это и не удивительно», — сказал бы ему любой коллега, но то, что произошло с доктором во время путешествия по охваченной войной Европе, станет предметом исследования, написанного после окончания Великой войны одним из ближайших учеников Фрейда — Карлом Абрахамом, просто дополнившим свою статью, написанную «в тотемной фазе» в 1913 году.
Объектом трагической тотемной идентификации станет его коллега Ауфшнайтер. А что же мучило психоаналитика из Вены до такой степени, что он идентифицировал себя со смертью? В 1913 году в Базеле проходил конгресс Международного психоаналитического объединения, и каждый делегат этого смертельно больного движения должен был решить, за кого голосовать — за Фрейда или за Юнга. Ауфшнайтер голосовал за «непослушного сына» Юнга, но впоследствии передумал. Он никогда не простил себе, что, хотя и ненадолго, восстал против «отца» Фрейда, что на мгновение поверил этому Юнгу и позволил околдовать себя, словно какой-то мальчишка. Он попросил профессора о встрече, и тот его простил, но простил ли себя Генрих Ауфшнайтер?
Началась Великая война, и артиллерийская канонада заглушила все мысли, разумеется кроме тех, что мы скрываем в глубине души. Поэтому Ауфшнайтер сразу же после завершения операций на Балканском фронте взял отпуск и вместе со своей работой отправился в роковой путь, по которому ему идти не следовало. Позже все будет подробно задокументировано. Со статьей «Психология приговоренного к смерти» он прежде всего отправился к заместителю Фрейда — Шандору Ференци. Тотемно идентифицируя себя со своей виной и индуцируя в себе болезнь, он во время встречи с Ференци довел себя до прободения двенадцатиперстной кишки. Он мучился, его рвало, но, испытывая сильные боли, он все-таки продолжил свое паломничество, теперь к другому члену Фрейдовского комитета — Максу Эйтингтону, который диагностировал у него хроническое воспаление простаты (с подозрением на рак) и рекомендовал отдых. Однако пациент отказался от госпитализации, заявив Эйтингтону и другим врачам о необходимости продолжить свое путешествие. Так случилось, о чем в немного патетической и уже совсем не психоаналитической манере пишет третье доверенное лицо Фрейда — Карл Абрахам, что тот посетил его в военном госпитале в Алленштейне, Восточная Пруссия. Здесь больному пришлось смириться. Доктор Абрахам сразу же согласился с ранее поставленными диагнозами и решил рекомендовать психоаналитическую терапию, с самого начала заподозрив у пациента тотемные заболевания, которыми тот страдает в силу собственного скрытого желания. Болезни между тем были реальными, а ни в коей мере не придуманными, и это заставило доктора Абрахама задрожать от волнения при мысли о том, что он открыл новое звено в цепи психологических возможностей человека, обремененного чувством вины. Выходит, он имел дело с первым клиническим случаем того, как человек сам вызвал свои болезни.
Он ничего не сказал своему коллеге Ауфшнайтеру, только попытался насколько возможно дольше задержать его на больничной койке и на своей психоаналитической кушетке. Задокументировав две болезни — прободение двенадцатиперстной кишки (он назвал ее «болезнью Ференци») и хронический простатит («болезнь Эйтингтона»), он обнаружил и третье заболевание — цирроз печени, которое пациент «заработал» у него («болезнь Абрахама»), после чего разрешил Ауфшнайтеру продолжить путешествие, но в сопровождении одного из своих ассистентов, которому мы и обязаны описанием последних дней венского психоаналитика.
Покинув Восточную Пруссию на пути к последнему пункту назначения — Вене, пациент с тремя заболеваниями должен был посетить Краков, где местную военную газету редактировал четвертый член комитета, обладатель подаренного ему Фрейдом кольца, — Отто Ранк. Больной не оправдывался перед Ранком, не искал доводов в свою пользу, что дополнительно подтвердило: причина заболевания таится в сфере его подсознания. В Краков уже совсем обессиленный Генрих Ауфшнайтер прибыл для того, чтобы — по его собственным словам — и Ранку показать свою статью «Психология приговоренного к смерти». В старинной польской столице у него вскоре обнаружилась и четвертая болезнь — язва желудка («болезнь Ранка»). Как он сумел оставаться на ногах, известно только глубинным течениям психики, которые могут удерживать нас в вертикальном положении до тех пор, пока наша воля не признает своего положения.